Лесное море

Значит, она ничего не знает! Сказать ей правду так, сразу казалось Виктору просто жестокостью. К тому же он был не в силах в эту минуту сделать признание и снова пережить то страшное, самое страшное из всего, что врезалось ему в память и жизнь, тот «кошмар», как Тао сама только что назвала пережитое им.

— Его куда-то увезли. Он был тогда в хорошем состоянии, по крайней мере на вид. А что стало с ним потом, мне неизвестно…

И он вернулся к собственным приключениям, описывая их в хронологическом порядке. Только в конце утаил, где живет и с кем. Ни словом не обмолвился об Ашихэ и Багорном. Не сказал, что ищет Рысека. Мало ли, что может случиться, рассуждал он про себя, все они могут попасть в лапы японцам. Правда, его лично убережет от этого талисман, который он носит у пояса, — «лимонка» Ашихэ. В последний момент он взорвет себя, а врагам не достанется. Но остальные… Если они не выдержат пыток (а он-то знал, как трудно их выдержать), то японцы узнают, где Ашихэ и Багорный. Да и ни в чем не повинный Рысек тоже погибнет.

Слушатели глубоко переживали его злоключения — каждый по-своему: Лиза — со слезами, Коропка — мрачно, с дрожью, словно стоял на краю пропасти, и все время бережно поддерживал Лизу одной рукой. А Тао — та слушала с жадностью, с каким-то странным выражением не то одобрения, не то удовлетворения от того, что все происходило именно так, а не иначе. И все это вместе, их волнение и сочувствие начинало тяготить Виктора. Желая переменить тему, он спросил у Тао:

— О чем это ты раздумывала, стоя над речкой? Это было похоже на картину «Осень». Задумавшаяся девушка, паутинки «бабьего лета», грезы о минувшем и так далее.

Тао, по-прежнему глядя куда-то в сторону, отвечала равнодушно и рассеянно:

— Думала, как бы и Тихона опутать и не забеременеть…

— Тао! — ахнула Лиза.

— А что? — Тао обернулась к ней. Казалось, только сейчас возглас Лизы вернул ее к действительности. — Витек спросил, и я отвечаю: да, я тогда решилась уступить Тихону. Он грозил выдать нас японцам, если я ему не покорюсь. И знаешь, когда приходится жертвовать либо жизнью, либо телом, жизнь все-таки дороже. Справедливо ли было бы, если 6 вы погибли из-за меня? Впрочем, нет, не хочу рядиться в самоотверженность. Ненавижу я этого хама!

— Мы тоже его ненавидим.

— Ах, что вы знаете о ненависти! Я бы его на куски разорвала, в порошок стерла! Ну и решила: ладно, получит он, чего хочет. Пусть нахлещется моей любовью, пусть завертит его так, что потеряет он себя, семью, веру свою… Но как это делается? Не было со мной женщины опытной, чтобы объяснила, — ведь ты же, Лиза, извини, невинная дева.

— Тао, опомнись! Что ты болтаешь!

— Что, неприлично? Но почему, скажи, нельзя говорить то, что действительно думаешь и чувствуешь, почему нельзя человеку быть самим собой? Лиза, Лиза, да оглянись ты вокруг! Мы в тайге, мы предоставлены самим себе, и всё кругом не знает, не ведает никакой цивилизации, живет в первобытной наготе. Либо жизнь, либо смерть, либо враг, либо друг, либо голод, либо сытость. Всегда либо — либо, ничего среднего. А вы тащите за собой сюда розовенькое лицемерие, приличия, условности, какие-то старые-престарые понятия, все давно отжившее. Вот вы двое любите друг друга, а словно стыдитесь этого и, наверно, ничего не взяли от этой любви, не смеете даже признаться в ней друг другу…

— Нет, это уже переходит всякие границы! — вспылил Коропка, но сразу притих, пораженный неожиданным выпадом Тао. А она сказала горячо:

— Не сердись, Лешек. Забудь, что ты учитель, а я твоя ученица. Никогда я больше не буду называть тебя «пан учитель». Не желаю больше этих церемоний. Для меня ты, и Лиза, и Витек больше чем родные. И вы, наверно, то же чувствуете ко мне. Других близких у нас нет в мире.

«У меня есть», — мог бы сказать Виктор, но промолчал и наклонился, чтобы подбросить в огонь дров.

— Подумай, а что если эта ночь для нас — последняя? Если завтра нас схватят? И наше сегодня никогда не повторится, Лешек, никогда! Ты исчезнешь, так и не став Лизе по-настоящему близким, не сказав ей того, чего она, может быть, всю жизнь ждала. И это называется «корректностью»!

Сбитый с тона, Коропка запротестовал было, но вяло, нерешительно. Тао обрезала его еще горячее, и они спорили бы так до бесконечности, если бы Виктор не напомнил им, что завтра надо вставать чуть свет, в четвертом часу.

Улеглись вокруг костра, а Тао осталась караулить и поддерживать огонь до полуночи. У нее еще сохранились часы, а Коропка свои давно продал.