Лесное море

— А если они и по-китайски не умеют читать?

— Покажут другим. Кто-нибудь да прочтет и отдаст Рысеку. Ясно как божий день. Разве кладовщик никогда не выходит за ограду?

— Думаю, что выходит.

— Значит, он мог потерять на дороге записную книжку?

— Мог.

— Ну, так чему ты удивляешься?

— Тому, что ты, оказывается, не совсем еще одичал и даже проявляешь кое-какие мыслительные способности.

Так они дружески пререкались. После всех трудов и волнений, после удавшейся хитрости, которая должна была свести их с Рысеком, они повеселели, несмотря даже на голод. Они не взяли с собой никакой еды. В мешке у Лизы оставались уже только крохи — на последний ужин после их возвращения.

Болтая ногами, сидели они высоко над землей и утешались примерно так: «А чего бы тебе сейчас хотелось?» — «Я бы на закуску съела паштетик в пасхальном соусе, а потом…» Сыпались названия горячих блюд и приправ, истекающих жиром, хрустящих на зубах, и голодное воображение бесстыдно смаковало их. Между пожелтевших и поредевших ветвей носились вкусные запахи, а внизу Волчок, задирая унылую, постную морду, словно молил: «Люди, люди, дайте хоть кусочек!»

Холодное солнце, ныряя в облаках, все еще плыло над ними, «Желток в майонезе!» — сказала о нем Тао. На доселе пустом, словно вымершем дворе, окруженном бараками, которые издалека напоминали спичечные коробки, опять зароились темные фигурки и двинулись из ворот обратно на дорогу.

— А вдруг вместо Рысека появится взвод японцев? С собаками, с проводниками?

— Ну и что? Попали бы мы в славную переделку.

— А ты уверяла, что боишься?

— Боюсь, когда одна, не с тобой. И вообще ты совершенно не понимаешь женщин!

— Ну еще бы! Кто поймет такую вот «женщину» восемнадцати лет!

— Для тебя я все еще девчонка из отряда «Серн». Право, иногда мне даже хочется, чтобы мы попали в безвыходное положение, в такую беду, перед которой ты бы спасовал, тогда только ты убедишься, на что я способна. А твоя смелость, по-моему, объясняется отсутствием воображения.

— Возможно. Мне ничего не чудится, и я вижу только то, что есть в действительности. С чувствами дело обстоит так же — никаких поблажек! Ем, сплю, охочусь — или на меня охотятся «и это, одним словом, все», как говорит наша Лиза.

— И ты никогда не знал страха? Никогда не проявлял при других хотя бы минутной слабости?

«Дорогая моя, — мог бы ответить ей Виктор, — я проявил нечто похуже минутной слабости, и это видела одна женщина, настоящая женщина, какой ты не будешь никогда». Но он промолчал. К тому же на дороге появилась какая-то одинокая фигура.

— Уж не он ли?

Человек шел в их сторону, не спеша, походкой фланера, и голенища его сапог уже издали сверкали — о сапогах с глянцем когда-то мечтал Рысек и по окончании школы сразу справил себе такие. Не обыкновенные, с мягкими голенищами, а варшавские, работы Кароляка из Мацзягоу — высокие и словно отлитые из металла.

На человеке был светлый офицерский полушубок, через плечо висела двустволка, и хотя лица еще нельзя было разглядеть, но по тому, как он поклонился рабочим, проходя мимо, Виктор узнал его: это, конечно, Рысек, школьный arbiter elegantiarum, Петроний их восьмого класса. Все эстеты сортом пониже, начиная с пятого класса, подражали стилю его одежды, небрежной походке и манере чопорно кланяться, высоко приподнимая шапку.

— Ну, Тао, слезай!

— А это действительно он?

— Он. Я его за милю узнаю.

Когда слезли с дерева, Виктор наскоро изложил Тао свой план: они пойдут лесом и опередят Рысека. За вторым поворотом Виктор подзовет его, а Тао будет следить за дорогой.

— Мне тоже хотелось бы поговорить с Рысеком.

— Незачем. Если все будет в порядке, подойдешь ближе, но так, чтобы он тебя не видел, только слышал шаги. Ясно?

Виктор сказал это не без расчета. Он знал Рысека. На подлость он не способен, но струсить может. С таким «идеалистом» надо быть осторожным. Неизвестно, при нем ли в данный момент его идеалы или висят на гвоздике в чулане. Дружба дружбой, но и деньги не последняя вещь, если ему предложить приличный доход. Деньги Рысек всегда ценил не меньше, чем другие, хотя добывать их не умел. Открывать ему, в каком они тяжелом положении и как одиноки, не стоит. И продажу серег не мешает подкрепить высшими соображениями — ну, скажем, собственной идеей Рысека, которую он излагал когда-то Манеку на памятном сеансе в кино: что, мол, «мы боремся за нашу и вашу свободу».

Встреча вышла сердечная и произошла в укромном месте, в глубине леса, за дорогой.

Виктор и Рысек долго обнимались, а когда немного отодвинулись друг от друга, их ружья звякнули, столкнувшись, и звук этот словно отразил замешательство двух друзей и неожиданно возникший холодок отчуждения.

— Ох, как ты переменился!

— В самом деле? — неискренне усомнился Виктор. Ноздри ему щекотал исходивший от Рысека запах дорогого мыла и овчины полушубка.

— Да, настоящий бродяга или партизан! Parbleu, я вполне мог тебя не узнать и, уж извини, взять ружье на изготовку.

— А ты все такой же… Вот только усики.

Лишь белокурые усики придавали некоторую возмужалость этому тонкому и мечтательному лицу с легким румянцем на щеках.