Лесное море

Он проснулся, весь горя от желания и стыда. Сквозь нависшие ветви орешника жаркое солнце смотрело ему в лицо. Было тихо, только все так же монотонно журчала вода. Ашихэ осторожно выскользнула из объятий Виктора. Подползла к отверстию ямы и, сев на ее краю, оглянулась на мужа — спит ли? Потрогала груди. Видно, они уже не болели или болели меньше. Потом она сбросила куртку и принялась снимать штаны.

Волчок, сидевший тут же с постным видом, подозрительно шевельнул ухом. Он не любил, когда Ашихэ раздевалась. В такие минуты его всегда нетерпеливо прогоняли. И теперь он на всякий случай отодвинулся, поджав хвост. Ашихэ погрозила ему пальцем, угадывая его мысли. Ее полуоткрытые губы улыбались как-то смущенно. Вероятно, подставляя солнцу лицо и плечи, она всей кожей еще ощущала ласки Виктора, жар тех минут, когда удивленные глаза Волчка становились ей нестерпимы.

А Виктор наблюдал за ней из-под полуопущенных век. На фоне неба и гор Ашихэ казалась еще миниатюрнее. Зрелость расцветшей женственности сочеталась в ней с прелестью и грацией белки или серны. Вот какова его Ашихэ, его любовь, ради которой он пришел сюда в тайгу. Она естественна, как все вокруг, и так же неповторима. Он не мог себе представить этих мест без Ашихэ и своей жизни без нее.

Она опять глянула в его сторону — кажется, досадовала, что он еще спит. Потом выскочила из ямы и куда-то скрылась.

Виктор приподнялся, чтобы увидеть, куда она пошла.

— Подожди! — крикнул он ей вслед. — Вместе выкупаемся.

И торопливо стал раздеваться.

Босые ноги холодила росистая трава, хотя в этом защищенном от ветра уголке между лесом и оврагом было жарко, как в июне. С последнего каменного порога вода падала на скалу, выдолбленную ею в форме чаши, переливалась через нее и текла дальше через мшары, местами заболачиваясь, местами образуя маленькие озера.

В каменной чаше было неглубоко, вода доходила только до колен, но постоянно бурлила под напором падающей сверху струи. Станешь под этим «душем» и как в кипяток попал. А потом, когда смотришь вокруг сквозь капли на ресницах, все — небо, солнце и собственное тело — кажется, мерцает радужным блеском. Дрожь бежит по спине от ледяных струй, от предвкушения уже почти забытого наслаждения. Мысль о том, что наступит через минуту, светилась в глазах, звучала в смехе Виктора и Ашихэ. Так долго беременность Ашихэ и ребенок разлучали их. И сейчас они сызнова испыгывали то же смущение и неловкость, что в первую ночь в Фанзе над порогами, и ту же ненасытную радость близости.

Волчок искоса наблюдал, как они после купанья, взявшись за руки, прыгают, чтобы согреться. А когда Ашихэ скользнула в объятия Виктора, пес решил, что больше смотреть не стоит. И, тявкнув, поплелся в кусты. Он уже знал, что за этим последует окрик: «Убирайся, песик, не подглядывай!» И самолюбие не позволяло ему оставаться здесь.

В яме уже выветрился запах козла. Земля благоухала весной и Ашихэ. Ашихэ опять могла любить всей полнотой страсти. Ее пора, которой всегда ожидали они оба, пришла как ся-цзи, как лето, как теплый, живительный маньчжурский дождь, который иногда играет всеми красками радуги и цветочной пыльцы.

— …ну почему, Вэй-ту?

— Не знаю, любимая.

— Ведь я же тебя всегда люблю, а редко чувствую то, что сейчас.

— Может, это закон природы. Вот ты видала петухов? А куры спокойнее. Покудахтают и только. Или возьми оленей и олених. Я раз подстрелил оленя, а он с перебитой ногой все еще тащился за своими оленихами и ревел, хотя все они убежали… Все, кроме одной.

— Эта его любила по-настоящему.

— Но и она убежала, как только я подошел ближе. Нет, самцы всегда любят сильнее.

— А у людей наоборот. Есть женщины, которые каждый раз переживают ся-цзи…

— Возможно.

— Ну, откуда тебе это знать… А тебе обидно, что я не такая?

— Обидно? Не обижаемся же мы на то, что лето слишком коротко и бывает раз в году, что цаоэр поет только на закате… Просто, когда ты не можешь — как ты это называешь — «сосредоточиться» и переживать это по-своему, очень сильно, до слез, тогда и я не испытываю полного наслаждения. Всегда остается после этого какое-то чувство стыда или унижения — как будто мне дают подачку. Зато когда бывает такой день, как сегодня…

— Тогда ты забываешь свою обиду и потом тоскуешь по новому ся-цзи?

— Ну зачем я тебе буду объяснять, моя «Триданя»? Ты знаешь меня лучше, чем родная мать.

— И ты никогда не желал другой женщины? Ну вот, например, Тао. Она красивая, образованная, к тому же белая и твоя старая знакомая… Тебе никогда не хотелось жить с Тао?

— Хотелось.

— Хо-те-лось?!

— Послушай, Ашихэ… Раз мы уж заговорили о ней… я должен тебе сказать одну вещь. Меня это все время мучает…

Он рассказал, какие странные отношения были у него с Тао и почему Тао уехала.

— Да, конечно, так и должно было быть.

— Ты знала?

— Нет. Но это должно было случиться.

— Да ничего же не было!

— Ах, то, что вы не спали вместе, неважно. Но…

Ашихэ стала одеваться, немного пригибаясь, словно хотела укрыть свою наготу от чьих-то чужих глаз.