Лесное море

Хмуро и несколько смущенно он искоса глянул на нее. Увидел маленькие ладони — Ашихэ, по-детски встав на цыпочки, положила их ему на плечи, — поднятый подбородок, встретил сосредоточенный, выжидающий взгляд честных глаз, черных, как вода в глубоком колодце.

— Я никогда не лгу, Ю. Веришь?

— Я же тебя ни о чем не спрашиваю. Но…

— Поверь мне — я не ищу любви. Я не знаю ее до сих пор, ты — тоже. И нам хорошо вдвоем.

— Я — другое дело. Но ты молода.

— Ох, где у тебя глаза, Ю? А еще знаменитый охотник! Не видишь разве, что я только солдат с ружьем, как тысячи тысяч людей из Яньани? А знаешь ты, сколько я пережила? Не одну жизнь, поверь. Я старше тебя, Ю, и ничего уже не хочу — только быть такой, как братья из Яньани… Ну, пойдем, не стоит тратить время на пустые слова.

Ю зашагал дальше. Идя, слышал за собой совсем близко шаги Ашихэ, ее ровный певучий голос. Она словно сказку сказывала или читала вслух детям из большой книги с картинками:

— Ты идешь впереди меня, потому что знаешь дорогу, и в лесу никто не может сравниться с тобой в мудрости. А я иду за тобой, и у меня одна только мысль: послушно идти туда, куда ты меня ведешь. Так и тут. Мне говорят: «Отведешь Закопанного в Шуаньбао, на то место, где мы бились с японцами. Там вас встретит товарищ». И я иду и думаю только о том, как бы получше выполнить приказ. Потом мне говорят: «Подбрось эти книги Закопанному». И я подбрасываю. Потом велят: «Ступай к поляку, скажи ему то-то и то-то». Я исполняю — и этого мне достаточно. А тебе, Ю, достаточно того, что я тебе сказала.

— Да, Ашихэ. Теперь мне все ясно.

— Но я хочу, чтобы между нами все было ясно до конца и чтобы мы больше никогда к этому не возвращались. Так вот слушай. Когда я делаю что-нибудь для тебя — чиню или стряпаю мне иногда кажется, что я это делаю для отца. А отца, ты же знаешь, у меня больше нет, и никого из родных уже нет на свете.

— Ты была хорошей дочерью. Лучшей я не мог бы себе пожелать.

— И еще я тебе хочу сказать: не бойся, что я нечестно поступлю с тобой. Никогда я бы себе не позволила сойтись с человеком, которого ты закопал. Да и с кем-нибудь другим тоже. Ни с кем и никогда я не буду близка, пока живу под твоей крышей, слышишь? Все равно как если бы я была твоей женой по-настоящему.

На скулах темного, как кора, лица Ю лучами разбежались морщинки: это означало, что он улыбается. Видимо, разговор облегчил его душу. Он зашагал быстрее, живее озирался по сторонам, проверяя, нет ли чего достойного внимания, смотрел то на солнце, по-осеннему тусклое в этот ранний час, то себе под ноги. Земля уже поверху слегка подмерзла, и осыпанная инеем зелень хрустела под ногами, а между тем Ю и Ашихэ шли летними тропками, которые, как известно, короче и остаются проходимыми дольше зимних. Теперь Ю уже не напоминал дряхлого деда, которого ведет внучек, а скорее такого, который ведет и охраняет внука. Ибо, как сказала Ашихэ, в лесу никто не мог сравниться с ним мудростью и, уж конечно, чуткостью.

А потому, когда собака остановилась, вопросительно подняв морду к хозяину, Ю не удивился: он уже сам заметил то же, что она, и даже на секунду раньше.

Ашихэ же, которую он остановил жестом, видела только коричневатый валун вдали, у излучины речки. Посмеиваясь беззвучно, одними морщинками, Ю указал ей в ту сторону, где меж деревьев блестела вода.

Там речка что-то очень уж шумно плескалась. Но Ашихэ не сразу сообразила, в чем дело. В первую минуту могло показаться, что течение повернуло вспять и Упрямица возвращается в озеро.

Но так, конечно, только казалось. А присмотревшись, легко было заметить, что не вода течет в ту сторону — это шла кета!

Речка кишела рыбой. Заполнив ее во всю ширину, от берега до берега, сплошным косяком — как будто двигалось дно, — шел лосось метать икру.

Что-то противоестественное было в этом непрерывном движении бесчисленной массы живых существ, торопливо и слепо стремившихся навстречу смерти. Ведомые инстинктом, они, когда пришла их пора, двинулись из глубин океана дорогой, проделанной когда-то на заре жизни, от японских островов и еще каких-то архипелагов — в устье Амура, оттуда, во всю силу своих плавников и жабр, по течению Амура, Сунгари, Муданьцзяна, до этой горной речки, на дне которой родились когда-то. Приплыли, чтобы метать икру и затем умереть там, где родились.

— Смотри! — Ю тронул за руку заглядевшуюся на это зрелище Ашихэ. — Смотри, как он это делает!

Коричневый валун на берегу вдруг зашевелился, и Ашихэ увидела, что это вовсе не валун, а медведь.

Сидя на камне, он вылавливал из воды кету. Как только какая-нибудь рыбина из косяка оказывалась близко, он лапой, как черпаком, хватал ее и выбрасывал на берег. В воздухе то и дело сверкала чешуя, и на берегу уже серебрилась порядочная куча рыбы.

Медведь, должно быть, решил, что наловил достаточно. Он напился и стал выбирать из кучи одну рыбу за другой. Однако он их не ел, а только отгрызал головы и аккуратно бросал в одно и то же место, совсем как орешки грыз: хруст — и под елку.