Лесное море

Так и жили они все трое тем, что добывал Виктор охотой, и неплохо жили. Но вот распалась их семья. Первым ушел Алсуфьев — он уже нашел способ получать «тяжелую воду», да и другие свои идеи хотел проверить на практике. Теперь уходит он, Виктор. Вот он идет и несет в сумке трофеи, о каких мечтает каждый таежный охотник и часто даже гибнет из-за них от пули идущего следом грабителя. Несет две пары пантов, и притом не обыкновенных, а пятнистого оленя. Цена им — четыреста долларов за пару. Значит, он получит восемьсот доллаоов, да еще у него есть тринадцать собольих шкурок! Хватит на дорогу до Польши. Не придется занимать у Петра Фомича — или как его там…

— Не пропадем, Волчок, верно?

Волчок, словно в подтверждение, весело завилял свернутым в бублик хвостом. Удивительно смышленый песик! От Яги он унаследовал охотничьи способности, от Жука — веселый нрав.

Виктор сошел с речной дороги, чтобы выйти ближе к Тигровому броду.

С высокого берега он оглянулся. Жаль было расставаться с тайгой и с Ашихэ.

Он мало знал Ашихэ. Сколько раз он говорил с нею?

Первый раз — в лодке на озере; второй — двадцать третьего июня, в годовщину смерти матери. Возвращаясь с могилы, он тогда по пути зашел к Ю.

Правда, Ашихэ просила не навещать их. Но, проходя мимо, можно же было заглянуть на часок…

Через год в этот же день, двадцать третьего июня, он опять пришел. Но, к его огорчению, Ашихэ не оказалось дома.

Ну, и вот сегодня…

Значит, только три раза он виделся с нею, а между тем она всегда в его мыслях, не оставляет его. Когда он мечтает о женщинах, которых встретит, которые будут любить его, все эти видения целуют его устами Ашихэ, говорят с ним ее голосом, но ни одна не может вытеснить из его мыслей Ашихэ.

Виктор не мог простить Третьему Ю того, что ему досталась такая жена. Это же все равно что подарить такому скрипку или фотоаппарат — ничего ведь он в них не понимает и сразу же испортит.

«А мы, — думал Виктор о себе и Ашихэ, — мы друг другу подходим. С такой женой жизнь моя была бы вдвое полнее и на многое хватило бы смелости. Ашихэ, Ашихэ, с тобой я бы весь мир обошел!»

Его мучили сожаления, напрасные сожаления… Но к чему попусту бередить сердце?

Он отвернулся и пошел берегом.

Предстоящая встреча с Ю у могилы матери была ему совсем не по душе. Хотелось побыть одному у Тигрового брода, помолиться. Образ матери то четко вставал в памяти, то расплывался. Виктору трудно было сейчас сосредоточиться на думах о ней. За крестом, за покрытой снегом могилой ждал его дальний путь, множество дел, приключений и людей. Там, впереди, автомобили, кино, рестораны. Родной город матери, Скерневицы, и Харбин, полный воспоминаний о школьной жизни, зовущий его голосами товарищей. Он живо представлял себе, какую мину скорчит Рысек, когда они встретятся, видел Тао — к ней он тоже должен зайти…

Шагая в гору, Виктор почувствовал что-то впереди, довольно далеко за Муданьцзяном. Всмотревшись, он ничего там не увидел, но предчувствие чего-то необычного не оставляло его. Надо было проверить.

Он стал подниматься на береговую кручу, загадав про себя: если там ничего нет, то я никогда больше не увижу Ашихэ.

Но там кое-что было.

На противоположном берегу лежала тигрица, убитая самопалом Ю. Снег вокруг нее был густо окрашен кровью.

Около убитой стоял, опустив голову, великолепный тигр. Виктор узнал его: да это бесхвостый Ван!

Столько отчаяния и укора было в неподвижной позе зверя, что Виктор невольно помедлил с минуту. А когда схватился за ружье, было уже поздно.

Ван, стоя в полуоборот к нему, сверкнул глазами, словно говоря: «Еще встретимся!» — и скрылся в ельнике.

А Виктор тихонько выругался:

— Холера! Опять разминулись!

Он зашагал быстрее, чтобы сообщить Ю об его удаче: пусть забирает тигрицу из-под самопала. Шел к новым горам, дальше в мир, неся ему драгоценные панты и свои ничего не стоящие двадцать два года.

«И БУДЕТ ПОЙМАН В ТЕНЕТА МОИ, И ПРИВЕДУ ЕГО В ВАВИЛОН…»

Пройдя под каким-то подобием триумфальной арки, Виктор вышел с вокзала и вслед за толпой приезжих двинулся в город. Два дня ходьбы пешком, потом ночь в поезде — и вот он у цели.

Волчок дрожал и ежился. Ни за что не хотел сойти с последней ступеньки на тротуар. Виктор потрепал его по спине и остановился, решив подождать, пока собака немного свыкнется с городской сутолокой, обилием людей, экипажей, запахов, звуков, незнакомых предметов, непонятных явлений. Да он и сам чувствовал себя не многим лучше, чем этот пес, внезапно вырванный из тайги.

С амфитеатра вокзальной лестницы он смотрел на Харбин — город, где живет семьсот тысяч китайцев, русских, поляков, евреев, японцев. На эту откровенно раскрывшуюся перед ним Азию в европейском костюме.

«И раскину на него сеть мою…» Какой-то библейский текст назойливо стучался в память, попусту отвлекая мысли. Откуда это, о чем? Но память подсказывала только начало стиха и его конец: «И приведу его в Вавилон, землю Халдейскую…»

— Ну, делать нечего, — сказал он наконец Волчку и подтолкнул его вперед. — Пойдем, братец, в эту Халдею…