Лесное море

Он обернулся. Нет, никто не слышал. И надо же было, чтобы у него вдруг вырвались эти слова по-польски!

Поток приезжих устремился на улицу, и перед вокзалом оставались только они двое: Иван Кузьмич Потапов и пес Байбак. Виктор себе в назидание мысленно повторил еще раз все эти анкетные данные, чтобы навсегда покончить с Доманевским.

— Ну, пойдем, Байбак, привыкнешь, — сказал он вслух, теперь уже по-русски.

Волчок пошевелил ушами — это еще что за новые, незнакомые слова? — поднял умные глаза с выражением полной растерянности, но побежал за хозяином.

Они шли по каменному тротуару, который ложился им под ноги как-то неестественно гладко и словно изолировал их от земли. Так оба, пес — поджав хвост, а Виктор — сутуля плечи, окунулись в толчею большого города, во все его испарения и запахи.

У витрины часовщика Виктор убедился, что сейчас четверть четвертого по токийскому времени, и наконец-то после тридцати месяцев мог завести свои часы фирмы «Павла Буре» («Петербург, поставщик двора его императорского величества»). «Замечательные часы!» — радовался он, заведя их и прислушиваясь к чистому и четкому их тиканью. Этого «Буре» в стальном корпусе, на черном оксидированном браслете он не променял бы и на золотые часы фирмы «Лонжин» или даже «Шафхаузен». Уверенность в их высоком качестве была приятна, она даже немного подбодрила Виктора. Часы были подарком родителей, и потому чем-то таким же священным, как ладанка, которую носят на груди. Прикоснешься к ним — и кажется, что родители его не покинули, что они и сейчас охраняют его.

Закрытые лавки и учреждения, вырезанные из бумаги кружева в окнах, традиционные украшения напоминали, что сегодня у китайцев праздник — Новый лунный год, который часто совпадает с карнавалом католиков и русской масленицей.

В такие дни Харбин всегда преображался, веселился до упаду. Но в этом году везде и во всем чувствовалась война. На улицах встречалось больше военных и нищих. В шумной суете сквозило напряжение, как будто каждую минуту могло что-то взорваться или рухнуть. Люди были одеты хуже, сытые лица встречались редко, чаще — похудевшие от недоедания, а то и попросту голодные. В глазах — боязливая тревога, тайная ненависть рабов… И только японцы ничего не замечали и шествовали по улице, как на параде. От стольких побед у них, видимо, головы закружились.

О войне Виктор узнал в поезде. Новость эта была как удар обухом по голове. Значит, третий год уже идет война, какой свет не видел, третий год не существует Польского государства, а он только сейчас узнает об этом! Правда, иногда Люй Цинь, вернувшись из Ханьшоу, передавал слухи, что где-то началась война — неизвестно где и из-за чего. Может, он и знал все, но, не желая огорчать Виктора, скрывал от него трагедию его родины. А уж Ашихэ — той наверняка все было известно! И теперь Виктор сердился на них обоих — они обязаны были сказать ему правду!

Он решил пока об этом не думать. Достаточно терзаний! Он гнал от себя мысли о Польше, порабощенной немцами, и о ее легионах, которые, должно быть, сражаются где-то на чужбине, как и всегда бывало в истории Польши. Непременно надо будет добраться туда, к ним. Но как? Он все узнает от Петра Фомича.

Он шел мимо витрин, читал вывески, рекламы — все подряд, ничего не пропуская. Читал, как ребенок читает первые стишки в букваре с картинками, упивался чтением. Три года он не видел букв, и они теперь казались ему только сочетанием черточек. Обозначение слова и его смысл, слово и образ разделились в его сознании. Он уже не мог только глазами, без участия сознания воспринимать их слитно. То и другое возникало отдельно, рядом и только с некоторым опозданием сливалось в одно. Забавно! Вот тебе и аттестат зрелости!

Он увидел ряд букв: «Парикмахер». Слово напомнило блеск зеркал, запах одеколона, мыльную пену, кресло, угодливую любезность… Ага, парикмахер! Весьма кстати. Именно с этого следует начать.

Он толкнулся в дверь. Когда звякнул колокольчик, сидевшие у окна двое мужчин в белых халатах отодвинулись от столика, на котором играли в шахматы. Один из них встал навстречу посетителю.

— Пожалуйте, — пригласил он, придвигая кресло.

Парикмахерская была небольшая, но чистенькая, уютная. Хозяин, видимо, жил тут же: за перегородкой щебетала канарейка и шипело что-то на сковороде.

Виктор снял с плеч сумку с притороченными к ней собольими шкурками и сложил все на табуретке под вешалкой вместе с продолговатым пакетом, завернутым в лисий мех так, чтобы никто не угадал, что это ружье: у Виктора не было разрешения носить оружие.

— Можно вас поздравить? — приветливо сказал парикмахер, оценивая взглядом шкурки. — Вижу, вы прямо из тайги.

— Да. Отец меня послал продать пока хоть эти.

— А у вас есть знакомый купец?

— Да, есть один. То есть в Харбине один. А в нашей стороне знакомых у меня немало! Потаповых знают! — простодушно похвастался он, снимая полушубок. Он чувствовал себя все непринужденнее и увереннее.