Лесной колодец

«Ишь, ноздри раздул от радости. Не зря зубы-то редкие — везучий. Хорошо, что не в одном подъезде, а то жили бы дверь в дверь, еще перепутает другой раз, начнет звонить. Ребятишки, как сатанята, вертелись бы на лестнице, от них больше всего шуму», — соображал Перфильев.

— Слыхала, Егоровна, с кем я толковал на балконе? — шепотом доложил он жене.

— Как не слыхать!

— Вот ведь незадача, принесла их нелегкая! Тьфу!

— Наплевать, коли в разных подъездах.

— А балкон! Все равно что на двоих один.

За стеной, едва успели перетаскать вещи, началось новоселье. Переезжать Журавлеву помогали заводские друзья-приятели. Эко загомонили, как в праздник, даже песни запели! Беспечальный народ, позавидуешь. Василий Тихонович предполагал, что навсегда избавился от дикарских выкриков журавлевского телевизора, словно специально настроенного только на прием футбольных передач, но вот, пожалуйста, уже включали его, и здесь бетонная стена не смогла сдержать яростный вой болельщиков. Кажется, им вторил сам Журавлев по привычке орать на стадионе.

— Было хорошо, а стало лучше! — досадливо бурчал Василий Тихонович, натягивая на голову одеяло. — Ну и новоселы!

Минутное благодушие уступило место обычной настороженности. Ночью Василий Тихонович прикладывал ухо к электророзетке, которая вделана в стену, отделявшую его от Журавлевых, выходил на балкон, щупал перегородку: соображал, что бы предпринять.

Люся сдала последний экзамен и сразу укатила к себе в деревню. Слава богу! Лето там проживет, а осенью можно будет намекнуть насчет институтского общежития. Канитель одна с этой молодежью. Ей ведь уроки надо делать, допоздна свет не выключает. Стол, видишь, письменный притащила, целую комнату заняла. Ясное дело, девка стесняется, все ей в отдельности подавай; без нее куда спокойнее будет.

Ребята Журавлевы теперь шибко не досадят, по крайней мере, за яблоками не залезут. У себя в квартире пусть хоть на головах ходят: всю стену Василий Тихонович наглухо обшил деревоплитой, даже электрическую розетку замуровал — без нее можно обойтись, есть другая в большой комнате. Только на балконе очень уж низка перегородка, как выйдешь, который-нибудь из ребят высовывает голову, на стул, наверно, встают. И Василий Тихонович совсем отгородился от докучливых соседей: пока Журавлевы были на работе, он со своей стороны воздвигнул дополнительную перегородку из той же древесной плиты, в упор до следующего балкона.

Журавлевы посмеялись над такой реконструкцией, но ничего не сказали Перфильеву, дескать, пусть хозяйничает на своей половине. Ребятишки, те поступили откровенней, должно быть, старший, Славка, написал аккуратным почерком на дверях Перфильевых мелом: «Осторожно — злая собака!»

Василий Тихонович обнаружил надпись утром, в девять (конечно, многие успели прочитать). Он знал, чьи это проделки. Испытывая негодование, воровато, чтобы никто не заметил, стер мел тряпкой.

И здесь, на новом месте, продолжалась беспокойная жизнь.

ИХТИОЛОГ

Витька Крюков не спеша шагал деревенской улицей. Пусть посмотрят на новенький светло-серый костюм, на модельные полуботинки и кожаный чемодан с «молнией»: знай наших!

И смотрели бабы и старухи от своих калиток, пристально смотрели, заслонясь руками. Не сразу узнавали.

Андрон Прохоров, по прозвищу Мотыль, узнал, на дорогу вышел и кепку подержал за козырек.

— Доброе здоровьице, Виктор… — тут он позамялся и добавил: — Сергеевич.

Витька тоже приподнял соломенную шляпу, руку подал:

— Здравствуй, Андрон Спиридоныч! Как житуха?

— Ничего. Живем — хлеб жуем, помирать не торопимся.

— Ну, скажешь тоже! На рыбалку, поди, каждое утро бегаешь?

— Непременно.

— Я тут жилку везу японскую и кой-что другое. Приходи вечерком, посмотришь.

— Японская, говоришь, цветная? — Мотыль скосил желтые глазки на чемодан, как бы прощупал его цепким взглядом. — Надо зажилить у тебя малость этой жилки, — хихикнул и восхищенно хлопнул Витьку по спине. — А тебя, мать твою яры, прямо не узнаешь: хоть в кино снимай! Кем работаешь-то?

— Ихтиологом, — озадачил Витька.

У Андрона даже глаза прибавились, чуточку попятился, присматриваясь повнимательней к городнику.

— Век живу — не слыхивал такой штуковины! Поясни.

— На исследовательской станции работаю, изучаем жизнь моря, рыб разных, личинок-икринок и все такое прочее. В общем, заходи, потолкуем.

Витька двинулся к своему, дому, а Мотыль, удивленно моргая, некоторое время стоял на дороге. Не совсем понял Витькино объяснение. К примеру, он, Андрон, повадки любой рыбы знает до тонкостей без всяких исследовательских станций. «Однако раз есть такие, значит, надобны. Как он назвал должность-то? Их… ихли… Не выговоришь, мудреное словцо. Стало быть, важная работа, — рассудил Андрон. — Ловкий парень. В рыбалке толк понимает: у меня школу проходил».

Тут надо заметить, что не было бы столь приятельской встречи и не проникся бы Андрон таким уважением к Витьке Крюкову, если бы знал, что досадное прозвище, которое приклеилось к нему года три назад, было пущено в обиход именно Витькой.