Лесной колодец

Нынче он уже вторую неделю живет один-одинешенек в этой обезлюдевшей дедовой избе. По утрам вместо зарядки колет дрова, затем протапливает печку, на некоторое время в избе становится тепло, но его быстро выдувает, поэтому приходится почти не снимать с себя валенок и фуфайки. Мало уюта в полуобжитых стенах, Ильин проводит время на рыбалке или на лыжах, в своем доме ему мешает ощущение близости детства, мешают воспоминания. Вот среди хлама попался на глаза эмалированный молочник — Ильин с почтительной бережью поставил его на подоконник. Это была его набирушка, когда ходили по ягоды. Сколько кувшинчиков набрал и высыпал он в корзинку старшей сестры!.. Или случайно уцелевшая на повети лыжа. Другой бы переломил да сунул в печь. Он сам старательно вытесывал эти лыжи из осиновых плашек, смастерил их с помощью одного топора и на таких самоделках с ремешками, приколоченными гвоздями, ездил каждый день в школу за семь километров. Купить настоящие было не на что и негде.

Почему-то так и остался неснятым со стены выключатель детекторного приемника, привезенного братом из города. С каким воодушевлением они натягивали антенну между вершинами двух берез! Не пожалели на заземление старый самовар. Это теперь в каждом доме — радио да телевизор, а в то время услышать голос Москвы в такой дали от нее казалось дивом. Что говорить о ребятах, если полуглухая бабка и та с пугливым интересом в глазах приспосабливала на свою седенькую голову пластмассовые наушники. У матери редкая минута была свободной, обыкновенно она ложилась спать в наушниках — слушала концерты, пока не одолевал сон.

Нет уж в живых ни бабки, ни матери, покинули деревню брат с сестрой — погас родительский очаг. Но иногда, проснувшись утром, Ильин представляет, что вот-вот услышит за переборкой, где лежала бабка, ее покряхтывание или хлопотливые шаги матери на кухне, стук ухватов, бренчание самоварной трубы…

Никакие буки не мешают ему спать. Краем деревни, над черной грядой леса пробирается луна, после того, как на ней побывали люди, она не кажется такой далекой. На полу, в голубоватых квадратах, отпечатались крестовины оконных рам; глаза привыкают к рассеянному полусвету, заставляющему долго бодрствовать. В пустынном покое видимого из окна поля таится вековечная загадочность. Среди ночи луна заходит, становится темней, небо как бы приближается к земле, в нем ярче проступают по-весеннему крупные звезды.

Надо ли говорить, какие великолепные дни в первых числах апреля и как манит в такую пору на улицу? На пригреве до самой земли обтаяли завалинки, с крыш гонит веселую капель; уж воробей пьет талую водицу, скопившуюся у крыльца, норовит искупаться в ней. Во всю ширь распахнулось ясное небо…

Ильин пристегивает лыжи и некоторое время стоит, окруженный утренней тишиной, вдыхает будто на пробу резкий воздух. Вероятно, последняя лыжная прогулка. Жарко полыхает заря, сейчас вырвется из пучины лесов багряное солнце. Словно приветствие раздается над головой тонкий посвист — да, это явился он, вестник тепла! Сидит на березе, самозабвенно трепыхая сизыми крылышками, может быть, уже заметил с высоты солнышко и спешит всех оповестить об этом. Не зря сказано, увидал скворца — весна у крыльца.

Наддаваясь палками, Ильин катится тракторной колеей, притрушенной вытаявшим сеном, за деревней сворачивает в поле, где появились первые лоскутки проталин. Из-за спины хлынуло солнце, оживив самоцветные крупитчатые снега. Лыжи так легко скользят по насту, что Ильин чувствует себя неутомимым. Останавливается только у самой опушки. Шорох наста смолкает, и в наступившем безмолвии то возникают, то внезапно обрываются непередаваемые звуки, похожие на бульканье воды, выливающейся из какой-то звонкой горловины — бормочут тетерева. Не на этом, а на другом поле, которое дальше за лесом, где тоже была раньше деревня. Только весенним утром может звучать так явственно, на всю округу, тетеревиная песня, как сигнал обновляющейся природе. Неужели песни эти смолкнут когда-то на земле? Это будет непоправимо, спохватившись, люди ничем не смогут вернуть их. С чувством такого беспокойства Ильин слушал тетеревов, как будто токовали они в последний раз.

Молодой березняк, чуть тронутый инеем, был розовым и хрупким, казалось, солнце расплавит его, как только взойдет повыше. В лес вела лыжня, проложенная забытой дорогой, по которой ходят только летом; лыжи здесь скользят мягче, наста почти нет. В потемневшем ельнике кой-где настраивают свои скрипки овсянки. То тут, то там намусорено распотрошенными шишками — пировали клесты. Ильин спешит, потому что хочет увидеть тетеревов, а они могут замолчать и улететь в лес. Стараясь прятаться за-ольховником, он поднимается из оврага на поле. Тетеревиное бормотание настолько отчетливо и гулко, что представляется: нет такого места на земле, где его не слышно.