Лесной колодец

Их всего два, и токуют они не на снегу, не в каком-нибудь дальнем углу поля, а прямо на деревенских березах, под сенью которых раньше стояли избы. Птицы все же заметили Ильина и, как по команде, сорвались с вершин деревьев и полетели низко и торопливо. А может быть, их спугнул трактор, тащивший огромный воз сена, — последние скирды перекочевывают с лугов к фермам.

Ильин шел и шел, не думая ни о времени, ни о том, что еще придется возвращаться назад, и нисколько не ослабевало чувство новизны: поднимался на какой-нибудь угор, окидывал взглядом солнечные поляны, покатые лесные склоны, голубую беспредельность неба, и вовсе захлестывала беспричинная радость лишь от одного того, что находился на этой весенней земле. Особенно хорошо было в сосновом бору. Деревья здесь не толпятся, стоят поодаль друг от друга, с каким-то величавым достоинством. Стволы гладкие, без сучков, кроны уперлись в небо, и там, вверху, не умолкает ровный шум. Просторно и солнечно, снег ослепителен до боли в глазах, синие тени, словно натаявшая вода, заполняют заячий след, лыжню, глубокие затайки вокруг стволов. Пестрый дятел, наряженный франтом, облюбовал себе звонкую сухостоину, видимо, доволен своей музыкой: даст короткую очередь и прислушается, как она рассыпается дробью по лесу.

Наверное, с километр Ильин катился под уклон к реке, повернул на лыжню, которая тянется вдоль берега, огибая ольховники, подернутые сиреневой дымкой. Уже набухли и открылись пушистые сережки на вербах, ждут, когда двинется лавиной южное тепло. Ильин пригнул одну ветку, подивился ее цветочному запаху в столь раннюю пору, при снеге. Вспомнилось, как первый раз привез он в деревню жену, как шли они берегом реки — дело было в мае — и нарочно стукали по вербам удилищем: пускали охристые облачка пыльцы. Тогда весь воздух был напоен медовым запахом вербы.

К полдню снег становится липким. На лед уже не ступишь, потому что поверх его скопилась полая вода, а местами, на перекатах, река играет совсем по-летнему. На высокой излуке стоит сторожка сплавщиков; замок висит только для вида, незапертый. Пора отдохнуть. Внутри — печка с плитой, дощатые лежанки, даже десятилинейная лампа целехонька и керосином заправлена.

Открыв форточку, Ильин пустил в избушку свежий воздух и прилег. Летом ему приходилось ночевать здесь, комары терзали, не давали глаз сомкнуть, а сейчас была благодать, слышалось убаюкивающее чмоканье капели. Он не думал, что уснет, потому что в глазах продолжалось сияние ослепительных снегов. Может быть, оно перестало беспокоить, когда солнце скрылось за простенком, только опять Ильин очутился на лыжне, в сосновом бору, где каждый звук гулок, как под сводами громадного храма. Совсем близко его подпускали тетерева, казавшиеся синими на снегу, они вспархивали и тут же усаживались на деревья, удивляя своей доверчивостью и многочисленностью. Он остановился, чтобы получше разглядеть их, и услышал осторожный, как вздох, голос:

— Не пугай моих птиц.

Лишь после этого он заметил стоявшую совсем рядом девушку в белой шубке и пушистой заячьей шапке, на которой мерцал иней. Приложив к губам палец, она внимательно смотрела на него своими голубыми вешними глазами.

— Откуда ты взялась? — невольно спросил он.

— Живу здесь, вон мой дом, — показала она на взгорок, на котором вместо сторожки сплавщиков находилась аккуратная избушка, похожая на теремок. — Хочешь посмотреть?

И, не дожидаясь его согласия, пошла впереди с сознанием своей власти над ним, как будто была наделена чародейной силой. Легко ступала по сугробу, нисколько не проваливаясь, а лыжи Ильина вязли.

— Сбрось ты их, — посоветовала она.

Он сбросил лыжи и тоже зашагал по снегу, как по твердому насту. Она вела его за руку какой-то нескончаемой узкой просекой, рука ее была холодна. Уже не тетерева, а снегири сидели на цветущих вербах, пыливших золотом, как тогда, в мае. Перебежала дорогу лиса, по-собачьи повиляла хвостом перед хозяйкой.

— Здесь заповедник, что ли?

— Конечно. Тебе нравится?

Он благодарно пожал ее руку. Все, что его окружало, напоминало зимнюю сказку. Перед ними круто вниз опрокинулась гора; покатились сначала просто так, на валенках, потом будто бы на лыжах, хотелось безостановочно мчаться с какой-то неутолимой удалью, как в детстве, когда заранее знаешь, что не только не устоишь, а и лыжи переломаешь, и все же едешь с любой непобедимой кручи. И на этот раз Ильин упал, самым досадным образом наскочив лыжей на заснеженный пенек, упал так, что свет померк в глазах, только далеко впереди недосягаемо брезжила ее белая шубка и доносился насмешливый голос:

— Не умеешь кататься на лыжах… не умеешь… Ха-ха-ха…

Попытался вскочить на ноги — не мог пошевелиться, точно связанный… Проснулся. С недоумением и разочарованием окинул взглядом запущенную сторожку. Солнце висело низко, вровень с окнами, и свет его на противоположной стене был перекалившимся, вечерним. Капель падала затяжливо. Надо было двигать обратно к дому.