Лесной колодец

Поразмышлял Арсений, хотел пустить в ход печать, да вспомнил наказ Устинова не отпускать людей из колхоза, держать всеми правдами и неправдами.

— Не дам я тебе справку, не имею права.

Голубые, в ржавую крапинку Федькины глаза потемнели и повлажнели от обиды, пот бисером высыпал на переносицу, губа задрожала. Спиридон Малашкин, не видя этого из-за спины, некстати пошутил:

— Федьку отпускать нельзя. Кто же на гармони будет играть?

Парень еще у Дорониной просил справку — не получилось. Понадеялся на нового председателя, в первый же день явился со своей просьбой — опять натолкнулся на отказ. Сколько можно обивать пороги! Смелость вернулась к Федьке, решительно махнул скомканной кепкой:

— Уеду без вашей справки!

И хлопнул дверью, будто обрубил разговор.

— Вот вишь, с неприятности день начался, — посетовал Арсений.

— Это пустяки, Арсений Иванович! — заверил счетовод. — Приспичило его с городом, сообразил бы, что через год-два в армию возьмут, а там ступай куда хочешь.

— Молодой, жить торопится. Ладно, пойду посмотрю, что в тех бригадах делается.

Поначалу Арсений как-то не подумал, что в его распоряжении есть выездной мерин, да и пройтись налегке было одно удовольствие. С обеих сторон дороги колосилась рожь, поле дышало в лицо медвяным запахом васильков, перекатывалось ленивыми волнами, как озеро, прибиваясь к неуступчивым лесным берегам. Над головой метались крикливые чибисы, на что-то жаловались канючливым писком, а перед глазами Арсения все стояло обиженное Федькино лицо. В его председателевых руках была судьба парня, по справедливости ли он распорядился ею?

Наверное, под влиянием этого нерешенного вопроса в Починке он отчитал бригадира Евстигнея Подсевалова за то, что попалась на глаза беспризорно заросшая травой жатка. Главное, рядом рига, нет бы поставить под крышу, так простояла под дождем и снегом целый год.

Подсевалов спокойно выслушал упреки, как должное, только почесывал свалявшиеся войлочного цвета волосы на затылке да щурил под кепкой белесые глаза. Хитрый мужик, кроме бригадирства, привык промышлять охотой и рыбалкой. Ответил со своей немудреной, но испытанной логикой:

— Теперь уж, Арсений Иванович, чего зря толковать? Недели через две в поле ее выводить, там всю ржавчину обчистит. Ножи дак поточим в кузнице, высветлятся, как зеркало. С косьбой, говоришь, отстаем, дак у нас народу маловато. Это поправимое, поднажмем. Откровенно скажу, я рад, что ты стал председателем. Бывало, с Доронихой какой мог быть сурьезный разговор? Нету в бабе должного понятия, все жужжит, бе́сперечь. Насчет косьбы, Арсений Иванович, не сумлевайся, подравняемся с другими бригадами. Цифра, она ведь только для отчетности нужна, ее и наприбавить можно — не все святы. Возьми в расчет то, что мы не ахти грамотны, можем и ошибиться. Попробуй, точно измерь речной покос — не на ровном поле. И так и эдак можно накрутить шагомером, безо всякого умыслу не одинова собьешься. Сено в стогу или тем более в сарае тоже никакое начальство не определит; все равно на зиму корму не хватает, весной коров-то ветерком качает, после выгуляются, наберут тело, — увертливо объяснял бригадир. — Чего мы на солнце-то паримся? Заглянем-ка в избу ко мне на часок, дельнее покалякаем.

Надо бы отказаться, устоять в первый-то день, да Подсевалов знает, как обходиться с начальством, так и стелет словами, подхватил под локоть. Посидели, поговорили. Арсений только начнет про колхозные дела спрашивать, Подсевалов сбивает разговор на охоту и рыбалку, благо на столе — холодная жареная щука: знал бригадир, что сегодня появится новый хозяин.

Неприглядна на вид, пахуча самогонка, но обладает удивительным свойством высвечивать мир самыми привлекательными красками. Опасаясь жары, Арсений похмелился немного и шагал обратно из Починка с легким чувством какого-то освобождения, отринув от себя всякие сомнения-заботы: ни в голове, ни в груди нет тесноты — простор. С дороги свернул, направился прямиком, лугами вдоль Боярки. Перевалило далеко за полдень, возле реки было попрохладней; под руку попадалась красная смородина, Арсений на ходу бруснил ее. Он мог не увидеть этих берегов, озаренных солнцем, мог не отведать этой смородины и не вдохнуть дурманный запах таволги, вспенившейся белыми шапками в низинках у ольховых зарослей, но все было наяву, он шел тропами детства, жадно вдыхал спелые запахи лета, примечал утреннюю кошенину починковцев с успевшей сомлеть травой, только что сметанные, не улежавшиеся стога — это коромысловские развернулись по-стахановски. А дальше — задоринские пожни. Вон бабы копенок понаставили что грибов, таскают их носилками в уцелевший сарай, которых прежде было много по речке. Тут же мелькает цветастое ситцевое платье Марии.

Его заметили, приостановили работу, с любопытством поджидая, когда он приблизится. Улыбаются, может быть, просто от хорошего настроения или догадались, что он подгулял. Но кто же осудит за такие пустяки фронтовика? Едва успел поздороваться, Варвара Горбунова подзадорила подруг:

— А ну, девки, поваляем нового-то председателя в сене!