Лесные качели

Я хотел что-то ответить, но в комнату вошла Ольга Васильевна. Лицом и поступью она напоминала Каменного гостя. Она остановилась в дверях и взглядом указала Полине на дверь. Когда та удалилась, Ольга Васильевна торжественно пересекла комнату и приблизилась ко мне. Мне показалось, что она меня ударит.

— Прошу вас меня выслушать, — сказала она.

Я молча ждал, что будет.

— Я хочу вам поставить на вид, что беру этого юношу под свою защиту.

Я молчал.

— Отдайте его мне! Вам с ним все равно не справиться, тут нужен особый подход. Мы имеем дело с чистой душой, вы изгадите эту душу.

Я смотрел на нее во все глаза. Ее лицо выражало гнев, восторг и вдохновение, щеки пылали.

— В чем дело? — пробормотал я.

Она с ледяным презрением оглядела меня с ног до головы.

— Не притворяйтесь, — брезгливо молвила она. — Вы прекрасно знаете, о ком идет речь. Но ваши ловушки на сей раз бессильны, интриги ваши не пройдут. Не вашими грязными, продажными лапами прикасаться к этой душе…

И она величественно направилась к дверям.

Фаддей

После работы я немного поболтался по улицам. Будничные ленинградские сумерки, серенькие и сыренькие, всегда успокаивают. Я выпил кружку пива, потоптался с мужиками около ларька, а потом пошел в кино. Картина была про войну и про слепую девочку, которая видела только солнце и своего любимого мальчика. Они там красиво передвигались на фойе красивых пейзажей, придавая им некое настроение.

Но и после кино мне не хотелось идти домой. Я выпил еще пива и вдруг вспомнил, что у меня сегодня день рождения. И сразу нехорошо как-то стало. Вот и день рождения забыл, и некому даже напомнить. Никто в целом мире не знает, что у меня сегодня день рождения, никому до этого нет дела. Будто и не родился… Разве что сходить к Фаддею…

Мы с Фаддеем большие друзья. Правда, у нас в КБ его недолюбливают, но это исключительно из-за его лени, и не просто лени, а лени какой-то принципиальной и, я бы сказал, программной. В конце концов, не он один у нас лентяй, каждому порой хочется полениться, покурить в коридоре, поболтать о том о сем, посплетничать, поспорить, — КБ большое, новостей хватает. И шеф наш, конечно, это и видит и понимает. Он даже сам с удовольствием примет участие, и подойдет, и скажет несколько слов, или даже расскажет анекдот; но подойдет он всегда как бы в конце, и появление его — всегда сигнал: все понимают это и сразу же начинают расходиться. Впрочем, не слишком чтобы поспешно, а спокойно так, с достоинством: мол, поболтали, и хватит, пора, мол, за дело. И действительно, с новыми силами возвращаются к своему делу, все довольные друг другом и будто бы даже независимые. И только Фаддей останется сидеть на подоконнике, задумчиво глядя в окно и как ни в чем не бывало покуривая сигарету. Если спросить у него, в чем дело, он ответит, что работу свою он сделал. Когда он ее успел сделать, если другие, одновременно с ним получившие задание, еще только приступают к нему? А ведь задание Фаддея всегда из самых трудных, о чем шеф сам заботится. Но у шефа и без Фаддея полно забот — не может же он все время придумывать Фаддею работу, да он, наверное, иногда и не хочет, из принципа не хочет этим заниматься.

Однажды он недели две не обращал на Фаддея никакого внимания, надеялся, что ли, что Фаддей одумается и сам найдет себе занятие, и напрасно надеялся, потому что все эти две недели Фаддей так и просидел на своем подоконнике, и, наверное, до сих пор бы сидел, если бы шеф не сдался и со злости не отправил бы Фаддея на картошку. Или нет, картошка была потом, а тогда он его на уборку снега отправил. Да, тогда именно на снег, потому что и снега тогда было очень мало, и необходимости помогать нашему дворнику не было никакой, просто шеф, видимо, здорово разозлился и потому не придумал ничего лучшего. Но и тут он просчитался. Он, может, думал, что Фаддей, убрав снег, придет за настоящей работой, но каково же было его удивление, когда прошла неделя, а Фаддей и не думал возвращаться. В конце концов они столкнулись на нашем дворе нос к носу, причем Фаддей сидел верхом на лопате и смотрел в небо, а шеф, выскочив из-за угла, налетел прямо на него, так что просто был вынужден его наконец заметить.

— А, это вы! — сказал тогда шеф. — Здравствуйте.

— Здравствуйте, — сказал Фаддей. — Это я.

— Ну и что? — спросил шеф.

— Да вот снега жду, — отвечал Фаддей. — Не идет.

Было это незадолго до моего появления, так что знаю я это только по рассказам, но отношения Фаддея с нашим шефом с тех пор ни капли не изменились и не упростились. Правда, шеф давно взял себя в руки, и они никогда больше таким глупым образом не сталкивались и даже будто бы не замечали друг друга, но мне, как близкому фаддеевскому другу, всегда казалось, что между ними возникла какая-то не заметная никому связь, из разряда «кто — кого», и сталкивалось тут нечто большее, чем упрямство.