Лесные сказки

– На рыбалке хорошо. Тихо. Сидишь, так чтобы жаром солнечным не зацепило, почти не дышишь. И прохлада от речки идёт, и ветки веером машут. Вокруг ни души и только жоржики неутомимы в своих распевках. Отовсюду слышно их бесконечное: «Соль… соль…с оль…» – первой октавы. Зажмёшь такого в кулак, к уху поднесёшь, а он жалобно так : «И-и-и! Отпусти-и-и!» Ну и отпустишь, конечно, чего зря душу живую губить. Однажды гляжу – не то дощечка у кромки воды не то грязь какая. Расписная вся, намешана. Пальцем ткнул, оказалось – жук. Взмахнул крылами, вжик и улетел!

– Ты, говорят, дочь замуж выдал?

– Выдал,– вздыхает сосед.

– Парень-то как, ничего? Не выпивает?

– Не. Не позволяет себе. И не курит даже.

– Молодец! Наш! Эколог!

– Эколог, это у нас на заводе, а этот… Да странный он какой-то. Я с работы однажды прихожу, прошу – повесь мою куртку, будь ласков. Устал, сил нет рук поднять. Он спрашивает, куда вешать. А я возьми и ответь: «Куда-нибудь! На интересное место!» Тот взял и на люстру повесил. Юморист. Странный он.

– Да, это ты ревнуешь просто. Дело известное.

– Может, и так…

– Не цепляйся. Тебе с ним не жить.

– Это верно. О, слышь, я когда на огород ехал, встретил нашего старосту. Помнишь его?

– Пашку-то? Помню. Как он?

– Да вот, гляжу я, через проход старичок сидит. Седой весь, съёженный даже. Тихо так спросил: «Пашка, ты?» Ну, так и оказалось. Он удивился сильно:

– Как же ты меня узнал?!.

– Да, вот,– так!

Разговорились. Живёт один, за городом. То собак заводит, то коз. Зимой тяжело, на участке света нет, так он у печки читает. Не хочет в город. Говорит, одиночество сильно там по нервам бьёт. За городом, вроде есть чем оправдаться, что один, а так… Пока говорили, в Паше стали проступать черты свежего, даже юного мужчины… вместе со сквозняком из приоткрытой калитки в прошлое. Облик стал меняться буквально на глазах. Очень скоро передо мной был уже не одинокий старик, не бледная копия самого себя, а крепкий мужчина с перепачканными мелом волосами. С морщинами на лице, которые появляются у тех, кто часто улыбается солнцу. А вовсе не от старости, нет.

Только вот, как на перрон вышел, оглянулся на меня, беспомощно так, растерянно и опять стал тухнуть. Жалко его.

– Гм. Жалко. А какой парень видный был. Все девчата его было. Выбирай любую.

– Долго выбирал, видно.

– Не шути так.

– Да и не шучу я вовсе. Помнишь, Галку Шапошникову? Какая была девушка! По сию пору помню, как она пахла! Дюшесом и ванилью, как булочка, как вкусный завтрак ранним летним утром… или осенней порой… или на берегу океана, где бриз пересчитывает салфетки на столе, поправляет причёску и заботливо отряхивает юбку от песка…

– Ну и?

– Ну и прозевал Пашка галкину любовь. А уж она так его…

– Мда. Дела…

– Ладно. Пошёл я домой. Ты приходи завтра в гараж после работы. Посидим.

– Спасибо, приду…

Человек воспринимает долгую зиму , как временное недоразумение… Быстро устаёт от жары короткого лета. В начале жизни считает её бесконечной, а прожив половину, понимает как она коротка и никчемна. Гараж внезапно оказывается запертым надолго, а через какое-то время из его распахнутых ворот доносятся звуки некой ритмичной белиберды, в такт которой приплясывают молодые пацаны в спецовках и пьют всякую гадость… Молча, с пустыми глазами. Каждый – сам по себе, а не подле вкусно пахнущей бочки с засоленными на зиму помидорами. По рецепту ненавистной тёщи.

Сердце…

Представь, что сидишь на берегу… И ветер с моря доносит до тебя солёные кусочки воды… А N в кабинке… И ты следишь за нею издали, и вот уже скоро она покажет свой лик… тебе и солнышку, которое ещё не вполне проснулось и нежится за горкой сливок из облаков…

Ну, разве не прелесть? Знать, что тебя любят и ждать проявлений этой любви…

Колоритный фактурный папа-армянин говорит своей младшей дочери о том, что камень на берегу моря похож на сердце. «Что?»– Спрашивает девочка и наивно таращит на него свои сумеречные бездонные очи.

Папа, голосом мягче карамели, повторяет свои слова. «Не понимаю»,– вздыхает малышка.

В беседу вмешиваюсь я и произношу то же самое. О том, что этот камень похож на сердце. Девочка радостно соглашается, часто кивает головкой и её кудряшки мелко дрожат, как листья берёзы на сквозняке осени.

Вся семья оборачивается и с удивлением смотрит на меня. Я – белобрысая и голубоглазая, говорю по-русски. Папа – на армянском, так же, как и вся семья.

И да, я не знаю армянского языка, но знаю, как рассказать ребёнку о том, каким может быть сердце.

Юным

Юным проще реагировать на попытки окружающих сблизиться. У них нет ещё грустного опыта предательств. Они распахнуты, они идут навстречу, разверзнув души, в поисках подходящих по размеру, созвучных хрупких хрустальных граней. Но, в силу неопытности, им многое подходит. Кажется, что так.

Рыхлая поверхность сердец, в которой тонет всё сладкое, скользкое, привлекательное внешне и горькое на поверку… У них нет скул, сквозь которые проступают желваки сдержанного гнева, нет солончаков высохших слёз. Ничего нет. Всё забыто в прошлых жизнях.