Лесные твари

Доски переломились, и взлетели в воздух, выброшенные из-под задних колес. Волга, преследующая их, почти успела остановиться. Почти. Если бы она не сделала этого, осталось бы месиво – покореженный металл и обрывки человеческих тел. Но, видно, там и вправду был мастер. Волга затормозила на самом краю траншеи. Земля под ней начала осыпаться. Задние колеса отчаянно закрутились, пытаясь выехать, спасти машину, но было поздно. Машина медленно осела носом в яму, ткнулась бампером в дно и заглохла.

Последнее, что видел Демид – крышу и задницу злополучной Волги, торчащие из ямы и освещенные сполохами мигающих красных и синих огней.

Кикимора поехал спокойнее. И музыку свою идиотскую выключил. Вот только кепка с него свалилась. Волосы Кикиморы торчали дыбом, образуя что-то вроде двух коротких, расставленных в стороны рогов.

– Кто ты такой? – спросил Демид. – Ты не похож на человека, Кикимора.

– Кто я? – Демид не видел лица Кикиморы, но готов был поклясться, что тот ухмылялся своей острозубой блатной усмешечкой. – Бывают ангелы-хранители людям они дадены. Слыхал о таком, Дема?

– Слыхал…Так ты что, мой ангел, что ли?

– Не-а. – Кикимора засунул в рот самокрутку, прикурил, салон заполнился сладковатым дымом анаши. – Тебе, Дема, ангел не положен. Ты же знаешь, что кимверам дорога в рай закрыта. Я – твой черт-хранитель.

И захохотал довольно.

ГЛАВА 26

Антонов Валерий Федорович, майор в отставке, маялся душой. Сегодня был один из тех дней, когда он не мог найти для себя занятия. Бродил целый день по своей двухкомнатной квартире, обычно аккуратно убранной, а в последнюю тоскливую неделю захламленной донельзя. Новую работу для себя он еще не подыскал. Были предложения… Так себе, несерьезные. И деньги неплохие сулили, и заплатили бы деньги, он был уверен. Да только нечистыми были эти барыши. А майор Антонов достаточно долго проработал в госбезопасности, чтобы увидеть, как преуспевающие люди попадаются и идут под суд. Да и принципы его не позволяли заниматься грязной работой. Валерий Антонов не осознавал, что у него есть моральные принципы. Но они у него были, и очень прочные. Сидели в башке, вбитые еще родителями.

Жена от него ушла. Надо же – из Афгана ждала, молоденькая, с дитем. И он ее любил. Много баб было там, в Афгане – девчонок в белых халатиках, только пальцем помани. А он держался, не изменял. Сослуживцы над ним, конечно, посмеивались. Да только такой вот он был – молодой, добрый, честный. Было за что его уважать.

Куда теперь все ушло? И молодость, и доброта исчезли, словно только парочкой жить могли. Честность-то хоть осталась? Другим решать…

Жена ушла два года назад. К другому. "Любви мне хочется, понимаешь?! – кричала она Антонову, когда пихала в чемодан свое бельишко. – Любви! А ты на меня смотришь, как на мебель! Ходишь, коптишь своим куревом, и смотришь как сыч! За день двух слов из себя не выдавишь. А он меня любит!" Стукнуло же бабе на старости лет! Права она была, конечно, права. Какая уж там любовь? На работе Антонов так ухайдакивался, что дома только и оставалось сил на газету, телевизор и сто грамм "Столичной". А может, и специально ухайдакивался, чтоб был повод дома ни с кем не разговаривать. Наговорился Антонов на всю жизнь, молчуном стал. С тех пор, как закончил его сынок школу, поступил в это свое МГИМО (по дедушкиной генеральской протекции) и уехал в Москву, совсем тоскливо стало дома.

Ушла, и ладно. Антонов даже зла на нее не держал. Живет там со своим инженером, денег нет ни хрена. Ладно бы, к какому-нибудь богатому ушла. Да кому такая нужна, невеста-переросток, под пятьдесят. Говорит, у них с этим инженером единство взглядов – лыжные походы, чакры какие-то, тантры, брахмапутры. Может быть… Природа все равно свое возьмет. Насколько она старше своего теперешнего мужа? На семь лет, или даже восемь. Выглядит, конечно, хорошо. Фигурка и все прочее… Антонов вздохнул. И в постели она, конечно, хороша. Только на сколько лет ее еще хватит?

Ладно, не нам судить. Забудь.

Антонов по жизни был очень устойчивым человеком. Порою даже пугающе флегматичным. Только иногда выходила ему его сдержанность боком – прорывалось вдруг из него все, что наболело за годы, как гной из фурункула. И трудно тогда было его удержать – как в той истории, с Коробовым… Надо ж, сколько напортачил, и всего за два дня. Такой работы лишился…

Хрен с ней, с работой. Душа вот болит. И все из-за него, из-за этого самого Коробова.