Лесоруб Кумоха

Это они друг друга за волосы хватают… Все, конечно, утонули. Кумоха взял их коней и домой поехал. С той поры его л царь больше не трогал. Вот как бывает.

Рыжебородый весело оглядел избу и сказал:

— Ну, это все присказка. А теперь о моем горе… Была у меня дочка Улли…

И он печальным голосом поведал историю про ведьму Сюоятар и ее синеносого сына…

Но он не успел добраться и до середины своей сказки, как распахнулась дверь и в избу ворвался зимний воздух, стегнул холодом по лицам собравшихся.

А из клубов пара выплыл маленький человечек с огромной пушистой бородой — отец Василий, сельский поп.

Отец Василий был таким щуплым, что, казалось, будто его прикрепили к пышноволосой бороде великана.

Длинный, до пят, овчинный полушубок попа был распахнут. Так как нагрудный крест, если бы он лежал на груди, был бы закрыт бородой, то цепь пришлось удлинить, и крест болтался на животе.

Поп схватил крест, поднял его так высоко, как позволила цепь. Кумохе показалось, что отец Василий хочет проткнуть крестом низкий потолок избы.

— Изыди, сатанинское отродье! — неожиданным басом произнес поп, с ненавистью смотря на рыжебородого и Кумоху. — Чудеса все в руках божьих! Только он их творить может! А все остальное- от сатаны, дьявола!

— А как же лесной хозяин Хийси, ведьма Сюоятар? — наивно спросил Кумоха. — Они тоже чудеса творят?

— То в сказках! — загремел поп. — Бог — в жизни! И не быть в нашем селе колдовскому чуду!

— А кто не верит отцу Василию, пусть мне скажет, — раздался спокойный голос.

Из-за отца Василия показался невысокий человек в черном, отороченном белой смушкой полушубке, на плечах которого лежали погоны.

— Сам пристав! — ахнул кто-то.

— Ваше благородие! — первым выскочил из-за стола хозяин избы.

— Ваше благородие! — вставая, почтительно-испуганно забормотали мужики. — С приездом, ваше благородие!

— Этого просто не обманешь, — прошептал рыжий на ухо Кумохе. — Он дурак с умом.

Про то, как „ваше благородие“ не любил говорить, а уж если говорил, так только то, что думал

Пристав — очень большой начальник. После исправника — второй человек во всем округе. А уж после исправника, как говорили, чуть ли не сам царь сразу идет… Но царь — как бог, где-то далеко. Исправника в лесных далеких селениях никто еще никогда не видел. А пристав приезжает обычно раз в год, и его приезд всегда большое событие — значит, что-то случилось, что-то произошло!

Царя называли батюшкой. Исправника — ваше превосходительство. А пристава — ваше благородие. Имени его никто не знал — «ваше благородие» да «ваше благородие». Зачем имя, когда и так ясно всем, о ком речь идет, — второго «вашего благородия» в округе нет.

Физиономией «ваше благородие» очень походил на рысь — седоватая бородка равномерно обкладывала круглое лицо, и от этого оно казалось лохматым; немного раскосые, зеленые, с черными круглыми зрачками глаза всегда были настороже. Острые, торчащие вверх уши еще более дополняли это сходство.

На разговоры пристав был ленив, старался обходиться жестами или мимикой. Да и карельского языка он не знал — десятка два слов только. Говорили, что сам он откуда-то из России — не то с Урала, не то с Дона. Но об этом точно даже отец Василий в минуты большого откровения (когда выпивал лишку) и то ничего сказать не мог.

Про «ваше благородие» рассказывали, что был он прежде простым стражником, а в милость «его превосходительству», то есть исправнику, попал при необычных обстоятельствах.

Дело якобы происходило так. Исправник любил испытывать своих подчиненных, как он сам говаривал, «на честность». Для этого каждого новичка приглашал к себе в дом на чай. И проделывал одну и ту же, весьма простую, но коварную шутку.

На столе всегда стояло два одинаковых чайника с заваркой. Но в одном был настой табака — гадость несусветная, отрава, ну просто зелье! А во втором — настоящий чай. Так как хозяин сам наполнял чашки гостей, то ему никакого труда не составляло проверить новичка «на табачок». Налив горький настой гостю, хозяин заботливо спрашивал;

— Нравится ли вам мой любимый чаек? Учтите, что лучше меня никто, даже в самом Петрозаводске, чая не заваривает.

Несчастный гость после таких слов изображал на лице величайшее наслаждение, хотя все внутренности у него заворачивались, и соглашался с «его превосходительством», что действительно такого великолепного чая пивать ему не приходилось.

«Лгун, льстец, лицемер!» — решал исправник и уж в дальнейшем смело использовал эти способности своего подчиненного во благо дела.

Но «ваше благородие», которое тогда не называлось еще «вашим благородием», когда было приглашено на чай к «его превосходительству» в качестве испытуемого, эту проверку табачным настоем выдержало блестяще.

— Какой это чай? — сказал будущий пристав. — Гадостъ одна. Табак, не иначе табак. Да к тому еще и самый дешевый.

Исправник был в восторге: наконец обнаружился среди его подчиненных хоть один откровенный, правдивый человек.