Лесси

Всего лишь полминуты картина была такова, а дальше безумие битвы оставило Лесси. Рычание в ее горле заглохло, и она вспомнила, что ей нужно делать. Она спокойно повернулась и трусцой побежала прочь.

Только теперь один из двоих людей позади заплясал и крикнул во весь голос:

— Ну же, ну, Джок! Стреляй по ней!

Но младший не пошевелился. Потому что мысленно он видел перед собой не собак, а людей. Ему вспомнился некий день. И, пока он так стоял, измученная колли скрылась из виду.

— Что за чушь, Джок, почему ты не стрелял?

— Я не мог, Эндру.

— Почему не мог?

— Я вспомнил о марте месяце… о марте восемнадцатого года, Эндру: они идут на нас, а полк не дрогнул. Так оно было, Эндру, и с этой колли. Она дралась, Эндру, точно так, как наши горцы, — стояла насмерть, как Черные стрелки. В марте восемнадцатого…

— В мозгу у тебя помутилось?

— Ничуть не бывало, Эндру.

Младший из двух угрюмо сдвинул брови.

— «В ма-арте восемнадцатого»! — передразнил старший.

— Ну… словом, это храбрая собака, Эндру. И… и она держит путь куда-то, и… и вообще: я не мог стрелять, потому что забыл перезарядить.

— Ну, это хоть резон. Забыл перезарядить! А я-то думал, что солдат, когда выстрелил, никогда не забудет перезарядить.

— Где уж там, нам ведь столько всего нужно помнить, Эндру, — сказал младший.

Потом, когда они повернули назад, он осторожно, чтоб не очень щелкнуло, открыл затвор, вынул патрон из патронника и потихоньку сунул в карман. По залитому лунным светом косогору два человека молча шли назад к своей каменной сторожке, а по пятам за ними — их собаки.

Глава пятнадцатая ПЛЕН В НИЗИНЕ

Местность изменилась. Больше не было зубчатых хребтов и вереска Горной страны; не было зеленых гор и овечьих пастбищ. Земля стала плоской, и высились на ней только «отвалы», или терриконы, — пустая порода из угольных шахт, ссыпанная в конусовидные кучи транспортерами крупных промышленных предприятий.

Здесь было много больше городов и много больше шоссейных дорог. И собака уже не могла идти никем не замеченная, в обход городов, и не могла идти так, чтобы не быть на глазах у людей, потому что люди были всюду. Сколько Лесси ни старалась сторониться их, она, чтобы совершать свой путь на юг, неизбежно должна была держаться у них на глазах.

Пришлось усвоить в отношении людей новую тактику. Лесси держалась от них как можно дальше, но, когда бывала вынуждена проходить мимо них совсем близко, она их как бы не замечала.

Впрочем, надо сказать, люди этой страны внушали ей меньше недоверия, так как они во многом были сходны с теми, среди которых она выросла. Лица у них зачастую были черны от копоти, как у жителей Гринол Бриджа. Их одежда была пропитана угольной пылью, а у мужчин в руках или на головах были шахтерские лампы. Мало того: здесь от мужчин на улицах и от самих городов отдавало запахом работающих под землей. Он был очень похож на запах, присущий хозяину Лесси, только никто из этих мужчин не был ее хозяином. Но они хоть были похожи на прочих жителей поселка.

Поэтому Лесси, в общем, вела себя с ними, как с этими прочими жителями своего родного поселка, только куда осторожней: она их принимала, но не отвечала приветом никому из них, не подходила так близко, чтоб они могли до нее дотронуться, и не слушалась их команды.

А они пытались командовать. Потому что в промышленной Нижней Шотландии, как и в Йоркшире, есть немало людей, знающих толк в собаках. Они умеют отличить хорошую собаку и с одного взгляда распознают бродячую. И часто бывало, что такой человек скажет вдруг:

— Смотри, Арчи! Бродячая собака! И хорошая к тому же… Эй, дружок, сюда! Сюда, ласонька!

Он протягивал руку и щелкал пальцами и подзывал добрым голосом. Но, хотя Лесси нередко слышались в команде звуки, сходные с ее именем, она никогда не отзывалась. Если протянутые руки придвигались слишком близко, она ускользала от прикосновения, точно шарик ртути. Если за нею пускались в погоню, она, усталая и разбитая, отказывалась от своей привычной трусцы и припускала галопом, который быстро уносил ее от двуногих преследователей.

Отделавшись от них, она опять переходила на трусцу, держа на юг.

Эта трусца стала теперь медленней, потому что изменившуюся местность отличала еще одна особенность: здесь не было еды. Раньше были кролики, но потом их становилось все меньше, а теперь ее нос уже редко когда улавливал их теплый запах. Лесси чувствовала, что импульсу, побуждающему ее подвигаться с должной быстротой, все труднее становится подчинять себе ее мускулы. Она чувствовала даже, что ей теперь трудно стало сторониться человека. Все нараставшая усталость так истомила ее, что она уже не обращала внимания на человека, покуда он не занесет руку.