Лестница Пенроуза (СИ)

Это было страшно: серые закопченные стены с провалами разбитых окон, а по обеим сторонам от каким-то чудом сохранившегося дома – две глубокие воронки от упавших авиационных бомб. Да и в самом этом доме не было крыши, съеденной пожаром, и сквозь обугленные балки Имс видел пустое пепельное небо над Берлином. Он тяжело ходил по квартире, у одного окна нашел россыпь гильз, коричневое пятно засохшей крови и детскую кепку – похоже, тут убили какого-то мальчишку из гитлерюгенда. Искать было бесполезно, он это знал и не рассчитывал ни на что, но ничего не мог с собой поделать: его надежда не давала ему поверить, что Артур ничего не оставил. Только не Артур. Поэтому Имс начал обыскивать, а затем и принялся крушить уже мертвую квартиру, доводя начатое войной до конца, в поисках сам не зная чего. И конечно, проклятая его удача его не подвела и в этот раз, он оказался прав – за печью, оторвав кусок обоев, он нашел нишу и в ней – растерзанный, знакомый вдоль и поперек молескин, с единственным оставшимся листком, на котором четким родным почерком было выведено: «Мы никогда не умрем».

«Это ведь обещание», думал Имс, бессильно опустившись на засыпанный кирпичной пылью пол. Типичное, такое по-настоящему артурово, парадоксальное такое обещание! Артур не мог написать: «Ищи меня!», размышлял Имс, не замечая, как жалко кривятся его щеки в безумной улыбке, нет, Артур ведь никогда не мог ничего сделать по-простому, всегда с каким-нибудь наворотом, а значит... значит, есть еще шанс. Значит, нужно искать дальше.

Надежда пела внутри него трубным ангельским гласом, перекрывая все, что мог бы сказать разумный внутренний голос, если бы его еще не задавили на корню.

***

На старика Имс старался не смотреть, но ничего не мог поделать с собой, и взгляд постоянно возвращался к высушенному как у мумии лицу, седым желтоватым волосам, неровно окромсанным, к пальцам, похожим на птичьи лапы, с желтыми потрескавшимися ногтями. Пальцы эти беспрестанно шевелились, разглаживая грубую дерюгу штанин, глаза старика слезились, глядел он ими куда-то поверх плеча Имса, словно пытался там что-то увидеть. Взгляд его сфокусировался только один раз, когда Имс подсунул ему под нос фотографию. Старик долго смотрел, а Имс в это время пытался унять бешено ноющее сердце: ему было страшно. Ему было страшно до слабости в коленях, до отказывающихся слушаться рук – он боялся того, что старик скажет «нет». И еще больше он боялся того, что старик скажет «да». В первом случае можно было бы продолжать жить, а вот во втором...

– Да, я его знал... – сказал старик и уставился Имсу за плечо.

Имс сел на стул у окна. В голове стало гулко и пусто, и казалось, что весь мир отдалился от него, словно Имса посадили в прозрачное, звуконепроницаемое яйцо, и сидеть там, в этом яйце, он будет вечно, слепой и глухой, никому не нужный.

– Артур, да? – спросил старик у воздуха. – Я помню, да... Все его офицер один куда-то таскал – Артур этот был вроде ученый какой-то, вот и таскали... Приносили всегда таким избитым, мы его пытались хоть согреть чуть-чуть, да куда там... мы, знаете, все старались лечь теснее, чтобы согреться, но вот... получалось плохо...

– Его пытали? – глухо выдавил Имс. Зачем он спрашивал? Он словно сам кромсал себя – на живую, безжалостно, но остановиться было не в его воле.

– Конечно, – согласился старик будничным тоном. – Да. В начале зимы даже в лазарет положили – тот офицер надеялся, видно, что Артур передумает... Девчушка там какая-то его выходила, да потом все равно обратно вернули... Его должны были вместе с другими евреями в начале апреля вывезти, но не успели...

– Как он умер? – снова перебил старика Имс. Слушать он больше не мог, мозг сворачивался в черепе, как прокисшее молоко в кастрюльке, и только одно желание оставалось живым – выбраться отсюда прочь. Сейчас – только выбраться прочь, а остальное потом, потом...

– Очень тихо, – ответил старик. – Тихо, будто заснул. Он и до этого так отключался, мы уж не раз думали, что конец... Но потом приходил в себя, смотрел на нас поначалу так, словно не понимал, где оказался. Вот и последний раз, лег, заснул, и больше уже не просыпался, хотя долго еще лежал теплый, мы его за собой прятали, чтобы быстро не нашли – думали, может, проснется.

– Заснул? – спросил Имс. Сердце рвануло вверх, застряло в горле жгучим комом. – Заснул?

– Да, господин. Все что-то считал перед этим, я еще подумал было, что он молится... но непохоже на молитву оказалось, больше на формулы какие-то... ну да я не ученый, я и не понял ничего...

– Значит, у него получилось... – пробормотал Имс себе под нос едва слышно.

Имс встал. Делать ему здесь было больше нечего. Вот все и прояснилось теперь. Жизнь его кончилась, но появилась цель, ради которой стоило еще существовать.

– Спасибо, – сказал он от двери. – Вас сейчас проводят...

Старик кивнул, все так же уставясь во что-то, чего не было в этой комнате.

Имс замялся и спросил зачем-то:

– Простите, сколько вам лет? – И тут же пожалел – ну что за глупость?