Лестница в небо

Склоняясь в глубоком поклоне перед старым одноруким монахом, я ликовал, что хоть тут догадался правильно. Возраст, залеченные раны, пластическая хирургия, а самое главное — потеря источника, конечно, сделали свое дело, но этот тяжелый властный взгляд я не перепутал бы ни с каким другим. Именно так он всегда смотрел на нас с Митькой со своего ростового портрета в дедовом кабинете, недаром художник, написавший его, считался гением современности. Правда, встала дилемма — как обращаться к хозяину комнат? Ваше бывшее императорское величество? По-моему, оскорбительно получится. Государь? Так он уже давно не правит. И по имени-отчеству не прокатит. Как к монаху? Тоже лажа, из него монах, как из меня балерина, тем более, что правильного обращения и не знаю. Остановился на нейтральном «господин».

— Позвольте представиться, господин, Егор Николаевич Васин, к вашим услугам.

Почти физически ощущаемый холодный взгляд проходится по мне, просвечивая, как рентгеном. Стоять со склоненной головой неудобно — не видно лица собеседника, но и моё таким образом не разглядеть.

— Чего ты хотел добиться таким подношением? — спустя очень долгую паузу спрашивает старик.

Замеченный за ширмой, работающий источник намекает, что врать ни в коем случае нельзя. Если я умею отделять правду от лжи, то не стоит считать других дурнее.

— Добиться личной встречи. Заинтересовать. Понять, — отвечаю короткими фразами, даже не пытаясь лукавить.

— Откуда узнал про это место?

— Выследил Григория Осмолкина, — правда, одна только правда.

— Сколько человек сейчас в комнате? — гадство, вот что сейчас сказать? Придется, как есть:

— Четыре: вы, я, человек за ширмой, и вон за той панелью, — аккуратно, без резких движений, указываю на фальшивую стенную панель позади хозяина кабинета, сквозь которую слабо просвечивает еще один источник.

— Значит, прав был Елизар… — практически выдыхает себе под нос монах. Лишь усовершенствованный на время встречи слух позволяет разобрать бормотание старика, жаль только, есть обратная сторона — любой резкий громкий звук доставит нехилый дискомфорт.

— Считай, что заинтересовал, — бывший император жестко усмехается. Куда там Гришке с его уродствами, у этого лицо чистое, без шрамов, зато искусственный глаз в левой глазнице и общая неестественность мимики из-за восстановленных мышц создают гораздо более жуткое впечатление.

— Как догадался? — жест в сторону чаши или скорее в сторону экспертного заключения.

— С трудом, господин.

— Обращайся ко мне — отец Никандр, — перебивает монах.

— Слушаюсь, отец Никандр, — и продолжаю отвечать на вопрос, — Какие-то намеки были от Елизара Андреевича, пока он жив был. Тогда по малолетству не понимал, но в память запало. А совсем недавно узнал про удочерение матери…

— И?

— Елизар Андреевич, вопреки всеобщему мнению был нормальным человеком, младенцев на завтрак не ел, — рискую слегка пошутить, слабая усмешка собеседника говорит о том, что некоторые вольности в рассказе допустимы, — Он вполне мог пожалеть девушку в трудных обстоятельствах. Мог помочь, предоставить кров, дать денег на обучение. Мог принять в род, чтоб окончательно привязать перспективную одаренную. Но вот удочерить с его старомодными понятиями о семье, роде и его чести, не мог никак.

— Но ведь удочерил? Или ты недоволен этим фактом?

— Ни в коем разе, отец Никандр.

— И как же ты связал это со мной?

Тщательно подбирая слова, пытаюсь объяснить свои выводы:

— Только две страсти было у Елизара Андреевича: Империя и император. С чувствами и желаниями других людей, даже собственными, если они шли вразрез с интересами двух озвученных, он не считался. Только Ваша воля могла заставить его породниться с безродной девицей и ее ребенком, — слово «Ваша» даже голосом выделяю с большой буквы.

Монах какое-то время обдумывает мой ответ.

— Забавно… Редко кто мог дать такую точную характеристику этому человеку. Сколько слышал рассуждений о нём… А тут какой-то юнец смог в нескольких словах выразить его сущность, да еще целиком совпасть с моим мнением, — уцелевший глаз пристально изучает меня.

— Ничего удивительного. Вы были его первым воспитанником, а я и Дмитрий — последними.

— Да ты, никак, имеешь наглость сравнивать меня с собой? — вроде бы сказано с насмешкой, но есть какая-то тень угрозы, поэтому спешу сгладить допущенную грубость:

— Ни в коем случае, отец Никандр. Просто мне одному из немногих довелось узнать его как человека, а не как должностное лицо, — на всякий случай еще раз склоняюсь в поклоне.

Монах опять долго молчит, заставляя меня нервничать. Как ни готовился я к этому разговору, но действительность вышла гораздо сложнее. Тяжелая давящая атмосфера в помещении, созданная этим искалеченным мужчиной, буквально вжимает голову в плечи. Каждое слово — как шаг по минному полю, еще и врать нельзя.

— Насколько было бы проще, если б ты, вслед за Дмитрием, пошел в безопасность… Почему, кстати? Все задатки для этой службы у тебя есть?

— Не моё. Я уважаю людей, служащих там, но это — не то дело, которым я хотел бы заниматься всю жизнь.