Лестница в небо. Диалоги о власти, карьере и мировой элите

Казалось, все мыслимые устои общества были разрушены, но не прошло и десяти лет, как на развалинах предыдущего государства стало формироваться новое, а в нем – возрождаться привычная каждому советскому человеку «вертикаль власти». Подобно Англии XVII века и Италии XIX, где глазам исследователей предстала молодая, а потому еще не слишком умело прячущаяся за масками Власть, трансформация СССР в Россию открыла для исследователей возможность разглядеть за политическими и экономическими структурами более глубокую реальность – ту самую Власть, которая в обычных условиях умеет оставаться невидимой. Но чтобы ее увидеть, нужно было обладать еще и особой оптикой.

Зададим следующий, вполне логичный вопрос: почему авторами теории Власти стали несистемные для российской науки люди? Государственный деятель, экономист (не академический, скорее, практик государственного управления экономикой) и публицист Михаил Хазин? Писатель-фантаст, программист и блогер Сергей Щеглов? Почему именно им удалось «размотать» звено за звеном цепочку, приведшую в конечном счете к теории Власти, и почему этого не смогли сделать профессиональные политологи?

Читатель. Ну, для читателей вашей книги это уже не вопрос. Конечно же потому, что они были несистемными! Ведь все системные ученые вписаны в какие-то группировки и думают только то, что им положено думать!

Теоретик. Печально, если вы вынесли из нашей книги столь прямолинейную трактовку социального контроля. На уровне столь умных и независимых людей, какими обычно бывают выдающиеся ученые, он работает куда тоньше, чем товарищ майор за плечом[901]. Контроль над ними осуществляется путем долговременного обучения определенным мыслительным приемам и базовым представлениям, которыми эти ученые потом и пользуются всю оставшуюся жизнь[902]. Или, выражаясь современным языком научной публицистики, путем формирования научного дискурса. Поэтому профессиональным ученым так легко делать научную карьеру (с теми, от кого она зависит, они говорят на одном языке), но так трудно придумать действительно новую теорию. Вспомните, сколько десятилетий (!) ушло у нобелевского лауреата (!) Норта на разработку концепции «насилия и социальных порядков», и как медленно преодолевал он на этом пути привычные экономические концепции.

Практик. Ну, Россия все-таки не США. Это в США тотальная дисциплина и жесткое подчинение вертикали, поскольку без них карьеры не сделаешь. А в России внутренняя свобода всегда была выше, особенно в период СССР, когда все больше смотрели на результат, который показывает работник, а не на то, о чем он думает. Есть и еще одно обстоятельство. В силу того, что в США всегда был избыток квалифицированной рабочей силы, основной упор они делали на производственные схемы, все элементы которых (исполнители) были легко заменяемы. СССР применить эти схемы не мог – исполнителей просто не было. И по этой причине в СССР учебная система была выстроена под поиск и подготовку гениев. Которые могли заменить сложные схемы силой мысли.

А уж если нужен гений, то нужно терпеть и все его выверты. И тяжелый характер, и желание задавать разные неудобные вопросы. Кстати, когда я впервые столкнулся с американскими профессорами, я удивился, насколько они «зашорены», насколько любая попытка хотя бы на миллиметр отойти от «утвержденных» схем вызывает у них отторжение и раздражение. В этом смысле советская школа была куда более «либеральной», хотя и она в последние годы СССР стала постепенно переходить на американские рельсы. А сейчас этот процесс еще усилился.

Теоретик. Так что, Читатель, в главном вы действительно правы: для настоящего теоретического прорыва в какой-либо области требуется появление «человека со стороны», не только способного посмотреть на имеющиеся проблемы свежим взглядом и привлечь для их решения приемы и методы из других областей, но и не входящего в сложившуюся научную иерархию. Именно это и произошло с теорией Власти, когда ею – на первый взгляд чисто случайно, но исходя из логики развития Науки – с железной необходимостью занялись Хазин и Щеглов.