Лета 7071

– Не грешит, кто в земле гниет, – сказал Иван.

– Истинно, государь. Да удержит меня Господь от преступления заповеди его. – Дьяк клятвенно окрестил себя.

– Будешь нам каждый месяц грамотки досылать, – враз изменив тон, повелевающе и сухо сказал Иван. – Через ямских людей московских… И делал бы сие неоплошно. Ежели станется сполошность какая – скакать тебе в Волок, в Звенигород или в Рузу, там дьяков моих поискать, а наместников сторониться.

– Разумею, государь!.. – Дьяк преданно и восхищенно посмотрел на Ивана, медленно осел на пол и поцеловал его босые ноги.

Иван спокойно вынес эту дьяческую благоговейность, повелел ему подняться, бесстрастно спросил:

– Более тебе нечего сказать мне?

– Скажу, государь… – Дьяк привздохнул: видно было, что он решается сказать Ивану что-то очень важное. Лицо его напряглось, томительным изломом губ проступило отчаянье. – Много всяких людей наезжает в Старицу… Новогородцы ин – непереходящие гости в княгининых палатах. О чем она с ними говорит, о чем свечается[127] – не ведаю… А вот недавно заезжал в Старицу твой боярин большой – Челяднин… Всю ночь княгиня взапертях с ним сидела… Да, знатно, проникло чье-то ухо в их говорю, бо по дню и ввечеру пошел средь челядных… дурной шепот…

– Говори, – повелел Иван, чуя нерешительность дьяка.

– Прости, государь, но такое могу лише тебе… единому.

Иван приказал Федьке выйти.

– Говори же!..

– Ах, государь!.. Паче б мне на плаху…

– Говори! – Иван залапил дьяка за кафтан, притянул к себе и повалил перед собой на колени. – Говори!!

– Шепот дурной почался, государь… будто княгиня московцу… Челяднину бишь… о твоем нечестном рождестве указывала… Матушку твою покойницу чернила…

Иван отбросил от себя дьяка – тот протянулся на полу, перешагнул через него и кинулся к стене, припав к ней руками, лицом, всем телом, как будто искал у нее защиты. Из горла у него долго прорывался один лишь яростный хрип и стон.

Дьяк в ужасе стал отползать к двери…

– Порождения ехиднины!.. – закричал и забился о стену Иван. – Да придет на вас вся кровь праведная… пролитая на земле! Придет… придет на вас кровь праведная! – бился о стену Иван. – От крови Авеля… до крови души моей!..

На крик Ивана в спальню вбежали Федька и Васька. Васька кинулся к дьяку, вышвырнул его за дверь, а Федька, увидев бьющегося о стену Ивана, торопливо убрался прочь и утащил за собой Ваську.

Иван, выкричавшись, истерзавшись, изнеможенно осел на пол и, не имея сил подняться на ноги, на коленях пополз к образам.

До утра молился Иван и неистово бил поклоны, ссадив до крови лоб… Суровый мрак, как неусыпная стража, окружал его со всех сторон – безучастный, глухой и равнодушный к неистовой скорби его души. А на другой стороне старицкого дворца, в укромной тиши своей опочивальни, молилась Ефросинья. Ночь, тишина, мрак, Бог, молитвы, обращенные к нему, – все это было общим у них, и даже души их, наполненные ненавистью и жаждущие мести, были как одна душа, но в этой-то общности и таилась та роковая непримиримость, которая неизбежно должна была свести их в смертельной схватке.

6

С рассветом Иван послал к князю Владимиру Федьку Басманова – сказать, что хочет ехать посмотреть его удел и чтобы князь ехал с ним.

Владимир не посмел воспротивиться, хотя наказ Ивана был явным издевательством: одну лишь ночь пробыл князь дома, да и ту почти всю провел на пиру, – и вот опять по царской прихоти он должен оставлять дом.

Евдокия кинулась к Ефросинье, стала уговаривать ее, чтоб пошла она к царю, упросила его повременить… Ефросинья зло выпроводила невестку.

– Не мне князя щитить! – крикнула она ей вслед. – Я могу лише оплакивать истого мужа!

Евдокия вернулась от нее в слезах, передала князю ее слова. Князь огорченно повздыхал, но смолчал – как будто признал правоту матери. Но Евдокия не хотела молчать…

– Пошто ты так покорен ему? – подступилась она к Владимиру. – Нешто холоп ты его? Нешто не волен ты с женой своей полюбиться?.. Нешто мало я тебя ждала?!

– Угомонись, жена, – строго осек ее Владимир. – Чую, уж наустила тебя матушка!.. В глаза готовы были впиться государю. А ранее ты благоволила ему!

– Слепа была – и благоволила!

– Ты и ныне слепа, еще более!.. Я почитаю матушку и разумею гнев ее… В тебе-то пошто быть гневу?

– Нешто душа моя не болеет твоею болью? Нешто не вижу я, как истязает тебя злая воля его? Мстит он тебе каждодневно и ежечасно и погибели твоей жаждет!

– Буде, и жаждет, – тихо сказал Владимир, – да вы с матушкой меня не спасете. Скорее лише под его топор толкнете.

– Князь!.. – Евдокия упала перед ним на колени. – Не говори так и не думай!.. Мы душу готовы за тебя положить! Токмо воспрянь духом!.. Ободрись! Покажи ему свою волю!