Иван тронул коня, выехал наперед, стал внимательно осматривать подступы к полоцкому острогу со стороны Двины.
Всходило солнце. Оно уже отделилось от земли на целую пядь или на две пяди, и в этом узком просвете четко проступил неровный, будто оплавленный, край земли, накаленный до темно-красного цвета.
Вспыхнули купола Софии, будто на них плеснули алое пламя; окрасился алым трепещущий над полоцким детинцем лоскут знамени, приколотый к небу тонкой иглой реи; сверкнула ледяной чешуей Двина, заискрились, засияли белым глянцем снежные поля вокруг острога, и его черные стены стали еще черней от этой яркой, напитанной солнечным светом белизны.
Через Двину, во вздыбах всколотого копытами льда, шалым наметом несся всадник. Первым заметил его Басманов.
– Никак гонец от Горенского, государь?!
Всадник, не придерживая коня, с ходу метнулся на снежную крутизну берега, выскочил наверх – шагах в двадцати от того места, где стоял Иван с воеводами, и, видать, в самое последнее мгновение узнав царя, на полном скаку соскользнул с седла в снег. Конь унесся в поле, а всадник бегом, утеряв шапку и рукавицы, припустил к Ивану.
– Государь!.. Воевода Горенский… вели… сказа… – заглатывая вместе с воздухом слова, стал кричать он, еще не добежав до Ивана, – войско литвино… приближ…о…сь и, не зади…ась… пошло… в отступ!
– А ну прочти «Богородицу»! – строго приказал Иван.
– Богородица… дева, радуйся, – испуганно забормотал гонец, – благодатная Мария, Господь с тобой… Благословенна ты в женах… и благословен плод чрева… твоего… яко Спаса родила… еси душ наших… Аминь!
– Теперь «Отче наш»!..
Вконец потерявшийся гонец, уставив на Ивана неподвижные глаза и стараясь не исковеркать ни единого слова, почти без запинки прочел молитву.
– А теперь сказывай, что повелел тебе воевода?
– Воевода велел сказать тебе, государь, что войско литвинов приближилось, постояло малехо и, не задираясь, пошло в отступ.
– То гораздо! – довольно буркнул Иван.
– Воевода велел спросить тебя, государь: гнаться за литвинами иль пущай тикают?
– Что ль мы на охоту за зайцами пришли сюда? – сказал Иван, и голос его смягчился. – Что ответим Горенскому, воеводы?
– Ты уж ответил, государь, – сказал Басманов.
– А буде, шуганем литвина? – неожиданно загорелся князь Владимир. – Выдерем ему хвост!
– На что нам синица? – опять сказал Басманов. – Нам журавля добыть надобно.
– Верно, – согласился с ним Иван и кинул взгляд на вьющееся над Полоцком знамя. – Пусть на месте стоит воевода, – сказал он гонцу, – и дозорит литвина, чтоб не подкрался нежданно. Нам от Двины безопасно должно быть!
Вернувшись из объезда, Иван стал ждать возвращения Оболенского. Спешился, но в шатер не пошел, остался с воеводами. Молчал – нетерпеливый, обеспокоенный, страшный своим молчанием и нетерпением.
Из своего шатра, стоявшего рядом с царским, вызырнул Михайло Темрюк. Порыскал глазами, попригляделся к Ивану – спрятался: видать, почуял, каково там с ним воеводам, и решил отсидеться в шатре.
Федька с Васькой вовсе не показывались… Как утром обрядили Ивана в доспехи, проводили в объезд, так больше из шатра и ни шагу. Сидели, затаившись, и ждали… Федьке хоть и не по нутру была такая нудиловка в шатре, но терпел: понимал он, что всякий бесполезный, праздный человек, вертящийся в такое время на Ивановых глазах, непременно обозлит его.
Васька подглядывал из-за полога шатра, весело шептал Федьке:
– Жуть страшная! Воеводы – как при смерти! А князь Володимер вовсе помер… Уж и глаза закрыл! А Серебряный – точно шиш! Харя у него иудина… Об одной такой харе – в ополонку! А он его воеводою… Полк ему! Иди поглянь! Иди! – соблазнял Васька Басманова. – На Шуйского иди поглянь!..
– Отстрянь! – изнудно отговаривается Федька. – Хари их я еще буду зреть… Я б их знаешь как?!
– Точно! – восторгается Васька. – Всех бы их за мошонку крюком да рыбам на корм! А батька твой тоже хват!
– Он-то тебе – что?
– Мне ничего… А к царю хватко подлаживается!
– Не подлаживается, а дело его справляет.
– Да все едино!
– Твоему уму все едино, а царскому, стало быть, нет!
– До поры!.. – простодушно прихихикивает Васька. – Ведомо уж!
– Поры разные бывают! Мне ты також предрекал пору…
– Обшибся с тобой, – искренне сознается Васька. – Мнил, оттурнет он тебя… Да ты не серчай! – примирительно шепчет Васька. – Я же не по злу про батьку твоего… К слову… Мне он из всех один по нутру. Заумен токмо больно. Царь от таких себя таит. Ишь ты, ишь ты!.. – опять захихикал Васька, завзято и потешенно. – Левкий пришкутыльгал!
Левкий был обряжен для молебна: богатая риза из золотистой парчи, укаченная мелким жемчугом, узорчато обвитым серебряной вителью, на груди, поверх ризы, на золотой цепи – панагия, тоже густо обложенная жемчугом, на голове – высокая золоченая митра, в руках – серебряный крест…