Читаем Лета 7071 полностью

– Не спустит Довойна знамя, нынче и перетянем, – сказал Иван. – Все дальнобойные за Двину поставим и нацелимся на посад. На островок стрельцов посадим с легким нарядом. Стена перед ним невысока – через нее палить будут. Ладное место, будто для нашего дела как раз и устроено. Сколь от него до острожной стены? – спросил он у воевод.

– Полсотни саженей, не более, – первым ответил Басманов. – Средним зарядом – в самый раз!

– Поболе! – уверенно сказал Шуйский. – От него до берега, поди, саженей пятьдесят прямиком да от берега до крайней прибрежной стрельницы – еще, поди, пятьдесят!.. А стена от башни вон каким загибом идет по-над берегом… Видать, затон обходит? Сто – полтораста саженей, не менее!

– И то ладно, – сказал Иван. – Нам, чтоб на сто саженей под стену подобраться, пять дней туры двигать надобно! А тут разом хоп – и под стеной! И посад как на ладони. А кто верней угадал, тому от меня нашеломник с рысиной пастью… Какой у Курбского был – помните?.. Покуда не утерял он его вместе с шеломом да чуть было и не с головой в здыбке с Рыжим Радзивиллом, под Невелем! Ловок тот, дьявол, – чуть помолчав, добавил Иван с искренней завистью. – Сам на здыбки ходит! Копьем, рекут, управляется, как баба ухватом! Я б супротив него устоял, как мните? – вдруг спросил он и хитровато оглядел враз обникшие лица воевод. – Копьем я несилен, – как бы выручая их, признался Иван. – А вот с мечом устоял бы?

– Тебе и думать про таковое не в честь, государь, – сказал напыщенно князь Владимир, – а выходить на бой и того паче! Что супротив тебя Радзивилл? Хоть и первый пан в Литве, а все ж – холоп Жигимонтов!

– Храбрый воин царю под стать! – усмехнулся с прежней хитроватостью Иван. – Ибо храбрость царственна, а трусость гаведна!

– Единой храбростью, государь, с сильного и шапки не струсишь, – заметил Шуйский.

Иван скосился на него, и хитроватая его усмешка как-то разом превратилась в издевательскую.

– Ан ты неслаб, Шуйский, почто же не выступил николиже проть Рыжего сам на сам? Все по шатрам отсиживался!

– Я по шатрам сидел не праздно, государь, – с достоинством ответил Шуйский. – Кто более меня добыл в Ливонии? Я низложил Дерпт, Торваст, Нехаус, Алусну… На поединке Рыжего одолеть – славность велика!.. А польза? Одолеть его как воеводу, с войском, – в том и честь, и польза. Станься мне сойтись с ним под Невелем – не спустил бы я ему… Уж то я знаю накрепко. А сам на сам – в том как удача! Что ль, отродясь копья к руке не меряли?

– Давно не слышал я от тебя за раз столико слов, воевода, – удивился Иван. – Да и слова какие! За каждое по гривне положить не жаль! Без смеха говорю… Боюсь токмо, как бы и ты, иным под стать, не стал вместо дела речи говорить. Витий около меня – хоть за колокольню вместо звонов вешай!

– Я – воевода, государь! – буркнул Шуйский.

– Все воеводы. Федька с Васькой лише у меня не воеводы. Да они и не говорливы. А воеводам толико дай язык подрать… А как в поход – взашей толкай! Будто на дело какое постылое! Мне, государю, всякий раз наряжайся с вами, назирай за вами, будто за детьми малыми… И вередливыми! Покуда сам не пошел на Казань – не могли сладить с татаровей! В Ливонии – також! Поручил я вам дело позалетось – на Колывань идти… Ослушались! Под Пайдой протоптались, покуда ливонцы вам бока не памяли. А не ослушались бы иль нарядись я с вами – Колывань уж под нами была бы! А ныне она под свеями…

– Кого нам тогда надлежало слушать – тебя иль Адашева? – неожиданно сказал Бутурлин, и так смело и дерзко, что все обмерли. – Ты нам велел идти на Колывань, а Адашев направил под Пайду. Мы и поплелись туда, как овцы, и стояли там, прижав к задам хвосты…

– Почто ж стояли? – рыкнул Иван.

– Пото, что не знали, какового нам пастыря слушать. А будь на то твоя единая, твердая воля – добыли бы мы Колывань!

– Почто же прошлой весной… – шепотом крикнул Иван, – вы воспротивились моей единой, твердой воле? Почто? Адашева уже не было! А поход на Ливонию вовсе не стался! Да оттого, что овцы стали волками. Волками! – сдерживая душивший его гнев, снова шепотом крикнул он и, надрывно и жадно вздохнув, освободившимся голосом продолжал: – Адашев в свою сторону гнул, а вам то на руку было. Вы не хотели более воевать Ливонию. Что добыли – на том и посесть, удоволиться, угомониться… На что вам Ливония? На что вам море? Что вам – плавать по тому морю? Жиреть от него? Вы и Яузу в челне переплыть страшитесь! А жиреть вам – в Диком поле, где вы вотчины разметенете, деревень напашете… На той мысли вы и стоите! Да не больно ухищренны вы! И государь под вами, слава Богу, ума на свою державу не ищет! И не ждет вашего охочего изволения, а сует вас взашей на потребные дела и еще жалует, коль вы их под палкой кое-как исполните!

– Вот ты как об нас? – угрюмо вымолвил Бутурлин.

– Вот так, – уже поспокойней сказал Иван. – Коль вы царю дерзости – он вам правду! А ежели правда душу ломит, в том не правда винна, воеводы. Службы вашей честной я не оставлял и не оставлю без пожалования, а нерадения и пакости – не прощу!

Перейти на страницу:

Все книги серии Всемирная история в романах

Карл Брюллов
Карл Брюллов

Карл Павлович Брюллов (1799–1852) родился 12 декабря по старому стилю в Санкт-Петербурге, в семье академика, резчика по дереву и гравёра французского происхождения Павла Ивановича Брюлло. С десяти лет Карл занимался живописью в Академии художеств в Петербурге, был учеником известного мастера исторического полотна Андрея Ивановича Иванова. Блестящий студент, Брюллов получил золотую медаль по классу исторической живописи. К 1820 году относится его первая известная работа «Нарцисс», удостоенная в разные годы нескольких серебряных и золотых медалей Академии художеств. А свое главное творение — картину «Последний день Помпеи» — Карл писал более шести лет. Картина была заказана художнику известнейшим меценатом того времени Анатолием Николаевичем Демидовым и впоследствии подарена им императору Николаю Павловичу.Член Миланской и Пармской академий, Академии Святого Луки в Риме, профессор Петербургской и Флорентийской академий художеств, почетный вольный сообщник Парижской академии искусств, Карл Павлович Брюллов вошел в анналы отечественной и мировой культуры как яркий представитель исторической и портретной живописи.

Галина Константиновна Леонтьева , Юлия Игоревна Андреева

Биографии и Мемуары / Искусство и Дизайн / Проза / Историческая проза / Прочее / Документальное
Шекспир
Шекспир

Имя гениального английского драматурга и поэта Уильяма Шекспира (1564–1616) известно всему миру, а влияние его творчества на развитие европейской культуры вообще и драматургии в частности — несомненно. И все же спустя почти четыре столетия личность Шекспира остается загадкой и для обывателей, и для историков.В новом романе молодой писательницы Виктории Балашовой сделана смелая попытка показать жизнь не великого драматурга, но обычного человека со всеми его страстями, слабостями, увлечениями и, конечно, любовью. Именно она вдохновляла Шекспира на создание его лучших творений. Ведь большую часть своих прекрасных сонетов он посвятил двум самым близким людям — графу Саутгемптону и его супруге Елизавете Верной. А бессмертная трагедия «Гамлет» была написана на смерть единственного сына Шекспира, Хемнета, умершего в детстве.

Виктория Викторовна Балашова

Биографии и Мемуары / Проза / Историческая проза / Документальное

Похожие книги

Темные силы
Темные силы

Писатель-народник Павел Владимирович Засодимский родился в небогатой дворянской семье. Поставленный обстоятельствами лицом к лицу с жизнью деревенской и городской бедноты, Засодимский проникся горячей любовью к тем — по его выражению — «угрюмым людям, живущим впрохолодь и впроголодь, для которых жизнь на белом свете представляется не веселее вечной каторги». В повести «Темные силы» Засодимский изображает серые будни провинциального мастерового люда, задавленного жестокой эксплуатацией и повседневной нуждой. В другой повести — «Грешница» — нарисован образ крестьянской девушки, трагически погибающей в столице среди отверженного населения «петербургских углов» — нищих, проституток, бродяг, мастеровых. Простые люди и их страдания — таково содержание рассказов и повестей Засодимского. Определяя свое отношение к действительности, он писал: «Все человечество разделилось для меня на две неравные группы: с одной стороны — мильоны голодных, оборванных, несчастных бедняков, с другой — незначительная, но блестящая кучка богатых, самодовольных, счастливых… Все мои симпатии я отдал первым, все враждебные чувства вторым». Этими гуманными принципами проникнуто все творчество писателя.

Елена Валентиновна Топильская , Михаил Николаевич Волконский , Павел Владимирович Засодимский , Хайдарали Мирзоевич Усманов

Проза / Историческая проза / Русская классическая проза / Попаданцы
Екатерина I
Екатерина I

Первая русская императрица Екатерина Алексеевна (1725–1727) не принадлежала к числу выдающихся государственных деятелей; она царствовала, но не управляла. Тем не менее Екатерину, несомненно, можно назвать личностью незаурядной. Бывшая «портомоя» и служанка пастора Глюка, пленница сначала фельдмаршала Б. П. Шереметева, а затем А. Д. Меншикова, она стала законной супругой царя Петра I, а после его смерти была возведена на русский престол. Об удивительной судьбе этой женщины и о внутренней и внешней политике России в годы ее царствования рассказывает в своей новой книге крупнейший знаток Петровской эпохи и признанный классик историко-биографического жанра Н. И. Павленко.В качестве приложения к книге полностью публикуется переписка Петра I и Екатерины, которую царственные супруги вели на протяжении двух десятков лет.

Василий Осипович Ключевский , Владимир Николаевич Дружинин , Николай Иванович Павленко , Петр Николаевич Петров , Юрий Николаевич Тынянов

Биографии и Мемуары / История / Историческая проза / Образование и наука