– Не спустит Довойна знамя, нынче и перетянем, – сказал Иван. – Все дальнобойные за Двину поставим и нацелимся на посад. На островок стрельцов посадим с легким нарядом. Стена перед ним невысока – через нее палить будут. Ладное место, будто для нашего дела как раз и устроено. Сколь от него до острожной стены? – спросил он у воевод.
– Полсотни саженей, не более, – первым ответил Басманов. – Средним зарядом – в самый раз!
– Поболе! – уверенно сказал Шуйский. – От него до берега, поди, саженей пятьдесят прямиком да от берега до крайней прибрежной стрельницы – еще, поди, пятьдесят!.. А стена от башни вон каким загибом идет по-над берегом… Видать, затон обходит? Сто – полтораста саженей, не менее!
– И то ладно, – сказал Иван. – Нам, чтоб на сто саженей под стену подобраться, пять дней туры двигать надобно! А тут разом хоп – и под стеной! И посад как на ладони. А кто верней угадал, тому от меня нашеломник с рысиной пастью… Какой у Курбского был – помните?.. Покуда не утерял он его вместе с шеломом да чуть было и не с головой в здыбке с Рыжим Радзивиллом, под Невелем! Ловок тот, дьявол, – чуть помолчав, добавил Иван с искренней завистью. – Сам на здыбки ходит! Копьем, рекут, управляется, как баба ухватом! Я б супротив него устоял, как мните? – вдруг спросил он и хитровато оглядел враз обникшие лица воевод. – Копьем я несилен, – как бы выручая их, признался Иван. – А вот с мечом устоял бы?
– Тебе и думать про таковое не в честь, государь, – сказал напыщенно князь Владимир, – а выходить на бой и того паче! Что супротив тебя Радзивилл? Хоть и первый пан в Литве, а все ж – холоп Жигимонтов!
– Храбрый воин царю под стать! – усмехнулся с прежней хитроватостью Иван. – Ибо храбрость царственна, а трусость гаведна!
– Единой храбростью, государь, с сильного и шапки не струсишь, – заметил Шуйский.
Иван скосился на него, и хитроватая его усмешка как-то разом превратилась в издевательскую.
– Ан ты неслаб, Шуйский, почто же не выступил николиже проть Рыжего сам на сам? Все по шатрам отсиживался!
– Я по шатрам сидел не праздно, государь, – с достоинством ответил Шуйский. – Кто более меня добыл в Ливонии? Я низложил Дерпт, Торваст, Нехаус, Алусну… На поединке Рыжего одолеть – славность велика!.. А польза? Одолеть его как воеводу, с войском, – в том и честь, и польза. Станься мне сойтись с ним под Невелем – не спустил бы я ему… Уж то я знаю накрепко. А сам на сам – в том как удача! Что ль, отродясь копья к руке не меряли?
– Давно не слышал я от тебя за раз столико слов, воевода, – удивился Иван. – Да и слова какие! За каждое по гривне положить не жаль! Без смеха говорю… Боюсь токмо, как бы и ты, иным под стать, не стал вместо дела речи говорить. Витий около меня – хоть за колокольню вместо звонов вешай!
– Я – воевода, государь! – буркнул Шуйский.
– Все воеводы. Федька с Васькой лише у меня не воеводы. Да они и не говорливы. А воеводам толико дай язык подрать… А как в поход – взашей толкай! Будто на дело какое постылое! Мне, государю, всякий раз наряжайся с вами, назирай за вами, будто за детьми малыми… И вередливыми! Покуда сам не пошел на Казань – не могли сладить с татаровей! В Ливонии – також! Поручил я вам дело позалетось – на Колывань идти… Ослушались! Под Пайдой протоптались, покуда ливонцы вам бока не памяли. А не ослушались бы иль нарядись я с вами – Колывань уж под нами была бы! А ныне она под свеями…
– Кого нам тогда надлежало слушать – тебя иль Адашева? – неожиданно сказал Бутурлин, и так смело и дерзко, что все обмерли. – Ты нам велел идти на Колывань, а Адашев направил под Пайду. Мы и поплелись туда, как овцы, и стояли там, прижав к задам хвосты…
– Почто ж стояли? – рыкнул Иван.
– Пото, что не знали, какового нам пастыря слушать. А будь на то твоя единая, твердая воля – добыли бы мы Колывань!
– Почто же прошлой весной… – шепотом крикнул Иван, – вы воспротивились моей единой, твердой воле? Почто? Адашева уже не было! А поход на Ливонию вовсе не стался! Да оттого, что овцы стали волками. Волками! – сдерживая душивший его гнев, снова шепотом крикнул он и, надрывно и жадно вздохнув, освободившимся голосом продолжал: – Адашев в свою сторону гнул, а вам то на руку было. Вы не хотели более воевать Ливонию. Что добыли – на том и посесть, удоволиться, угомониться… На что вам Ливония? На что вам море? Что вам – плавать по тому морю? Жиреть от него? Вы и Яузу в челне переплыть страшитесь! А жиреть вам – в Диком поле, где вы вотчины разметенете, деревень напашете… На той мысли вы и стоите! Да не больно ухищренны вы! И государь под вами, слава Богу, ума на свою державу не ищет! И не ждет вашего охочего изволения, а сует вас взашей на потребные дела и еще жалует, коль вы их под палкой кое-как исполните!
– Вот ты как об нас? – угрюмо вымолвил Бутурлин.
– Вот так, – уже поспокойней сказал Иван. – Коль вы царю дерзости – он вам правду! А ежели правда душу ломит, в том не правда винна, воеводы. Службы вашей честной я не оставлял и не оставлю без пожалования, а нерадения и пакости – не прощу!