Лета Триглава

— Теперь сохрани Мехра, — выдохнула Беса и, повернувшись, выставила вперед зеркальце на деревянной рукояти. В нем отразился бледный, дрожащий туманный свет, и по этому лучу, как по тропинке, пошли они вглубь могильника.

Шли, точно слепые, выставив в тумане руки. Крушина и шиповник цепляли за рукава и подолы. Под ногами похрустывали ветки. Даньша бегал от одного камня к другому, водя пальцем по высеченным надписям и примечая одному ему ведомые знаки.

— Нашел, нашел! — наконец, жарко зашептал он, припадая к высоченному посеребренному камню. Сбросил с плеча мешок, поплевал на руки. — Ну, взялись!

Пока копал, с кряхтением и хаканьем откидывая мокрую землю, Беса водила своим тусклым лучом по сторонам, выхватывая то заросли шиповника, то примятую многочисленными ногами траву, то бледное, без единой звезды, затянутое туманом небо. Плохо в такую беззвездную и безлунную ночь. Еще хуже в такую ночь оказаться на могильнике. Тятка сказывал, будто навьи бесчинствуют, тогда и гробовщикам нужно меру знать, на рожон не лезть, по домам сидеть. Рассказывал, как в соседнем Моравске гробовщика утащили в навий хоровод, да кружили там четверть круголетья — вернулся он, а избы нет, вместо нее — железная дорога и вокзал из мрамора. И ни жены, ни дочери: жена давно умерла, а дочь оказалась древней старухой, полуслепой и выжившей из ума, так и не узнала своего тятку. Будет другим наука навьего часа остерегаться.

Заступ ударил о твердое. Беса не стала глядеть, как достают из колоды завернутое в саван тело — и вроде сызмальства при Мехре, а все-равно тошно. Она отвела взгляд, пересчитывая прожилки на молодых листочках: в Червен яра пришла раньше, зазеленила дворы, расцветила сиренью, и даже тут, на могильнике, нашлось место новой жизни — зелень казалась полупрозрачной и яркой в свете месяца.

Сощурившись, Беса подняла глаза.

Ладья, и впрямь, вынырнула из тумана и висела высоко над головой, круглобокая, с желтизной, будто внутри горел оморочный огонек. Не ровным пламенем горел, а точно подмигивая. На месяц-ладью набежало облако, накрыло его, как веком, выпустив длинные и острые копья ресниц. Месяц моргнул — и вновь зажегся, только теперь оказался чуть ближе. Вспучилась и осела под ногами земля.

— Хорс… — негромко позвала Беса. Голос сделался по-птичьи тонким, почти не слышимым. Она попробовала снова: — Яков Радиславович!

Отступив к яме и по-прежнему не отводя лица от исполинского ока, пнула ближайший заступ.

— Эй! Глядите!

В дрожащих руках запрыгало путеводное зеркальце. Тусклый лучик выбелил в вышине что-то круглое, плотное, обрамленное спадающими жгутами тьмы. Земля снова дрогнула и поплыла, потащив за собой могильные камни и заступы. Комья глины часто-часто заколотили о дно ямы.

— Уходим! — скомандовал Хорс.

Его голос заглушил свист, с которым лезвие рассекает воздух. Беса увидела невыразительный блеск серпа — с него хлопьями ссыпалась ржавчина, — и успела юркнуть за соседний голбец, когда железо вырвало из камня сноп искр и взметнулось вверх снова.

— Брось это, брось! — в страхе закричала Беса, глядя, как пыхтит Даньша, взваливая на плечи укутанного саваном мертвеца.

— Не смей бросать! — страшно вторил ей Хорс.

Подхватив мертвеца под ноги, потянул на себя. Даньша придерживал тулово, и вместе они кубарем покатились к зарослям крушины, обдирая локти и колени.

— Как прозевали? — прокричал Хорс, и Беса поняла, что гневается лекарь на нее. Но почему-то совсем не было обидно. Напротив, явилась злость — за то, что не послушал, за то, что одного волкодлака ему было мало, за то, что привел в Поворов душегубов…

Додумать Беса не успела, серп сбрил листву с ближайшего кустарника. Переругиваясь, по грязи ползли Хорс и Даньша. Беса закусила ноготь: что бы в такой ситуации сделал тятка?

— Уходите к самоходке! — крикнула она, не заботясь, слышит ли ее Мехра.

Сама обвела лоб охранным кругом и побежала тоже.

Бежать было тяжело: юбки путались, надетая наизнанку рубаха давила горло, под башмаками чавкала грязь. Краем глаза видела, как, перекинув мертвяка на манер коромысла, бежит Хорс. Вот уже показалась ограда. За ней в самоходке дремлет Жерех — добраться бы вовремя. Но где же Даньша?

Беса обернулась — Даньши не было.

— Пацана нет! — прокричала она Хорсу.

Тот не услышал или сделал вид, что не услышал. Мотнул головой и скачками понесся дальше.

Беса обтерла ладонью рот.

Мехра выступила из тумана. Ее саван висел грязными лоскутами, пропитанный влагой столь же сильно, как и рубаха Бесы. Косы лежали на плечах мертвыми гадюками. Лицо было бледно и костисто, кровавые губы сжаты, а единственный громадный глаз мерцал и переливался жидким золотом.

Беса никогда не видела богиню столь близко и теперь, глядя на шевеление червей в складках ее савана, понимала, что не хотела бы видеть.