Лета Триглава

— Гостью нашу не пугай, — строго сказал Хорс. — Принимай поклажу, да отнеси в опытную!

Шарик скользнул над плечом Бесы, закачался над самоходкой, после невидимая сила вздернула вверх добытое тело и понесло по воздуху, будто на вытянутых руках. Беса разинула рот, да так и осталась стоять, пока развевающийся саван не скрылся на лестнице.

— Нравится диво? — только теперь Беса заметила, что лекарь с интересом за ней наблюдает.

— Нравится, — призналась. — Неужто оморочня приручил?

— Оморочень и есть. Поймал на штеттынских болотах, посадил в банку да привез в дом, теперь мне слуга. В нашем деле ведь как? Чем невидимее — тем лучше, расспросов меньше и дела быстрей спорятся. Да вы и сами убедились.

— Они ж баламуты!

— А я разве сам не баламут?

В глазах у лекаря отраженные огоньки, точно искры, и улыбка под усишками лукавая. Беса сплюнула про себя: с таким, и верно, надо ухо востро держать и дружбу водить осторожно, иначе не ровен час — забаламутит.

Огневой шарик вернулся, тронул невидимой лапкой сундучок.

— Ну, теперь отдыхай, — сказал Хорс. — В горницу тебя Хват проводит.

Было боязно отпускать сундучок, а ну, как упадет и расколется? Ни рук, ни лап у Хвата не видать, чем держит? Но сундучок поплыл по воздуху так же ровно, как до этого саван. За огневым шариком, как за путеводным клубочком, пошла Беса.

Лесенки тут скрипучие, веселые — не то, что в старой избе Стрижей. На деревянных столбиках сидели горлицы. Стены в горницах разукрашены рябинными гроздьями, цветами да райскими птицами. Поверху — позолота. И в спаленке, куда Хват привел гостью, тоже все в птицах да цветах.

Сундучок опустился возле постели, и Беса оглянулась.

— Мм… Как к тебе обращаться? Хват, ты здесь еще?

Огневой шарик остановился у двери и мигнул один раз.

— Говорить умеешь?

Огонек мигнул дважды.

— Значит, нет, — поняла Беса. — А что, с барином Яковым Радиславовичем тут кто еще живет?

Снова два раза мигнул.

— Значит, и хозяйки нет, — подытожила Беса.

В большом и красивом доме, похожим на пряничный, должно сразу чувствоваться присутствие жены. У Гордея Стрижа была — Беса помнила, что при каждом ее возвращении с ярмарки угрюмая изба будто расцветала. Маменька приносила запахи молока и тепла, и руки ее тоже пахли теплым молоком, а еще травами, которые она срезала в мехрову ночь на молодой месяц. У барина тем более должна быть хозяйка, встречающая гостей и учтиво вопрошающая, как доехали, и как погода, и не желаете ли травяного отвара, и нужно ли принести вторые подушки. От нее много мелких следов: свежие цветы в вазонах, аромат розовой воды, перестук каблучков, следы пудры на зеркале — многое из того, что вдыхает в жилище душу.

Лекарский дом был чист, тих и неподвижен — кукольный домик в витрине.

— Как же барину без жены, — рассудительно сказала Беса. — Неправильно это. Чем он тут один занимается?

Шарик молчал: не умел отвечать на вопросы, на которые нельзя было мигнуть «да» или «нет».

— Книги-то у вас есть? — поинтересовалась Беса.

Мигнул единожды.

— Принесешь?

Снова мигнул один раз.

Дверь открылась и снова захлопнулась, шарик пропал. Беса со вздохом опустилась на кровать.

Дома она много читала, особенно зимой, когда за окошком гуляла метелица, а маменька пела братцу колыбельную, и деревянные коклюшки постукивали, вторя негромкой маменькиной песне. Вполсилы горели свечи. От печи поднимался жар, и не было дела до непогоды, до мертвяков снаружи, до Темной Мехры над могильниками — пусть она мчится сквозь вьюгу в костяной повозке, запряженной воронами, — здесь, в гнезде Стрижей, под защитой охранного круга можно переждать любую непогоду и тьму.

Беса затосковала и легла ничком на постель. Слезы полились сами собой, горячие и злые. Пусть она виновата, что брала людову соль без позволения, пусть маменька по глупости утаила ее в почившем Гордее — но в чем виновен Младко? Хруст погремушки под сапогом до сих пор стоял в ушах.

В приоткрытую дверь скользнул ветерок. Огневой шарик облетел вкруг головы Бесы и положил на стол красивую книгу.

«Двенад-цать подви-гов Ге-ра-кла…» — попробовала прочесть Беса вслух и закашлялась. Горло все еще щекотали слезы, да и имя на обложке оказалось непривычным, оттого смешным, но все же вежливо поблагодарила: — Спасибо, Хват.

За чтением незаметно подкралась дрема. Укрыла пуховым одеялом, погладила по волосам ласковой маменькиной ладонью, да и принялась напевать колыбельные — с усталости Бесе спалось сладко, и сны ей не снились.

Проснулась от колокольчика. Протерла глаза, вспоминая, где находится, приподнялась на локте. За плотно закрытыми ставнями, верно, уже наступил день. В тусклом свете кружились пылинки. Беса опустила босые ноги на пол и встала, ежась от сквозняка и досадуя, что не узнала у Хвата про уборную.

Ступала по лестнице неуверенно, одной рукой придерживая юбки, другой теребя завязки рубахи. Чисто в доме, торжественно, пусто. Только внизу слышался неясный гул.

Внизу, однако же, никого. Беса переступила с ноги на ногу, негромко позвала:

— Эй, Хват!

Не была уверена, что оморочень явится, но над плечом откуда ни бывало всплыл огневой шарик.