«Летающий танк». 100 боевых вылетов на Ил-2

Мне он продолжал нравиться, как и в прежнее время, правда, скоростенки надо было бы добавить. Тогда я еще не знал, что Ильюшин этот вопрос уже решил, но для заводов, производящих такие машины, он оставался проблематичным. На фронт шли в основном прежние машины. Из всех аэродромов, на которых мне к этому времени довелось побывать, Балбасово был во всех отношениях самым лучшим. Перелет мы произвели настолько быстро, что немецкая команда подрывников не успела покинуть аэродром.

После посадки воздушные стрелки, бродя по кустам, близ которых мы поставили самолеты, наткнулись на группу пожилых немецких солдат, игравших в карты. Когда их окликнули, они были очень удивлены нашим появлением. «Почему вы не ушли отсюда со своими войсками?» – спросили их. «Мы подрывали бетонку, а сейчас обеденный перерыв – свободное время, вот и решили поиграть», – как бы оправдываясь, наивно ответили старички, успевшие к нашему прилету подорвать часть полосы.

Коротая время в ожидании прибытия тыловой комендатуры, еще не успевшей прибыть с боеприпасами, топливом, продовольствием и другим имуществом, необходимым для ведения боевой работы, группа летчиков, среди которых был и я, направилась в небольшую деревню, находившуюся возле аэродрома. Во время прогулки мы встретились с группой местных жителей, направлявшихся, как мы поняли, на аэродром. Они видели, что там сели краснозвездные самолеты, и, вероятно, хотели посмотреть на них, а заодно и на нас. Приветливо поздоровались и заговорили с нами.

Их удивила наша форма. Перед войной в Красной Армии не было погон, да и новых орденов они не видели и с интересом смотрели на них. Спрашивали, показывая на «Отечественную войну» и «Славу», что это за ордена, какие есть еще и за что даются. Интересовались жизнью в стране, снабжением, когда закончится война. Три года они не видели советских людей, и мы для них казались чуть ли не иностранцами. Мужчины выглядели немного скованными. Видимо, они чувствовали неопределенность своего будущего, к которой примешивались душевные переживания от того, что пришлось пережить. От этой встречи у нас остался неприятный осадок и пропало желание идти дальше.

В Балбасове мы пробыли недолго. Необходимость непрерывной поддержки наступающих войск, продвигавшихся все дальше и дальше на запад, заставляла и нас следовать за ними. Из Балбасова мы перелетели на полевой аэродром Липки, но пробыли там менее суток. Этот аэродром находился на большом удалении от автомагистрали Москва – Минск среди больших лесов, по которым немецкие подразделения, оказавшиеся у нас в тылу, отходили на запад. С ними мы встретились сразу же после посадки. Мой стрелок Федя Шатилов шел по лесной тропинке в маленькую деревушку, где мы должны были заночевать.

Подходя к густому можжевельнику, он увидел немецкого солдата, задумчиво сидевшего по нужде с опущенными штанами. Федя не растерялся, выхватил из кобуры «кольт», скомандовал: «Хенде хох» – и пленил его. Это был моложаво выглядевший солдат войск СС. На груди у него висел знак «Руссиш винтер 1941–42». Этот знак получили все немцы, находившиеся в тот период на оккупированных территориях нашей страны. Фашистские вояки с гордостью носили его, приравнивая чуть ли не к ордену.

Из всех фронтовых аэродромов, с которых мне довелось работать, этот был одним из худших. Неровное поле, больше похожее на косогор с высокой травой, на котором было много больших камней, а вернее, валунов. Чисто случайно наши полеты закончились без поломок. Как только комполка это обнаружил, срочно приказал убрать те, что можно, а у других, более крупных, выставить предупредительные вехи, о чем проинформировали летчиков. К сожалению, на этом аэродроме произошло ЧП. Летчик нашей эскадрильи Иван Цыганков, возвращаясь с задания, на пробеге не выдержал направление и уклонился влево от рабочей полосы.

А там как раз отдыхали пожилые солдаты БАО, занятые работами по расчистке летного поля. Боясь выкатиться за пределы полосы, Цыганков выключил двигатель. Самолет бесшумно прокатился над дремавшими работягами, случайно никого не раздавив и не зарубив винтом. Но один из них, видимо, услышал шорох травы под колесами, стал приподниматься и получил удар стабилизатором по голове, от которого тут же скончался.

Вина Цыганкова в гибели человека очевидна. Но только ли он виноват? Пожалуй, нет. Не знаю, были ли солдаты проинструктированы командиром, пославшим их на работу, о соблюдении правил безопасности на рабочем поле и рядом с ним, особенно во время полетов. А если и были, то виноваты сами солдаты, допустившие беспечность. Погибшего осуждать, конечно, не стали – с мертвого не спросишь. А вот ортодоксу, как назвал Цыганкова командир полка, за этот случай пришлось выслушать хороший нагоняй, чтобы не хлопал ушами на пробеге самолета.