«Летающий танк». 100 боевых вылетов на Ил-2

Так продолжалось довольно долго. О том, что я летаю на ней, знал и командир. Самолет продолжал жить. С заданий возвращался без особых повреждений, которые могли бы стать основанием для его списания как боевой потери. Сижу я как-то в кабине в ожидании команды на запуск двигателя. В это время появляется Иван Иванович и говорит: «Опять собрался лететь на этом драндулете? Вылезай и бери самолет Святковского». Выполняю его команду. Принимаю доклад механика самолета Струнина о готовности машины к полету. Вижу невдалеке Святковского. Судя по выражению лица, он чем-то недоволен. Но я не обращаю на это внимания. Сажусь в кабину, взлетаю. И сразу испытываю удовольствие: какая же приятная и отличная машина! Мотор сильный, управление легкое. Давно на таких не летал. Вот бы мне такую. Да, начальство на плохих не летает, подумал я. После посадки заруливаю на стоянку. Как обычно, механик интересуется: «Какие замечания по работе матчасти?» Их нет. Струнин уточняет: «А мотор нормально работал?» – «Отлично работал, и отличная у вас машина. Никаких замечаний по самолету нет».

Подходят Пстыго, Перепелица, Святковский. Докладываю командиру о выполнении задания. Чувствую, что Пстыго хочет еще о чем-то спросить, но пока молчит, укоризненно бросая взгляд на Святковского. «Вот, Андрей Григорьевич, бывает и так: один летчик говорит, что лететь на машине нельзя, а другой на ней летит и нормально возвращается назад», – бросая взгляд на инженера, произносит Пстыго. Перепелица, помолчав, делает характерную для него гримасу, которую трудно передать словами, разводит в стороны руки и поддакивает ему: «Да, товарищ командир, бывает». С красным от переживания лицом подходит Святковский: «А на взлете, Лазарев, у вас мотор нормально работал? У меня была небольшая тряска». – «Да нет, – отвечаю, – все было нормально. Может, вы его не прогрели как следует, поэтому и трясло». – «Я не новичок, чтобы не понимать этого», – сердито отрезал Святковский и отошел. Ушли со стоянки и Пстыго с Перепелицей.

Поняв, чем был вызван мой полет на самолете Святковского, решил его немного разыграть. Подхожу к нему и предлагаю поменяться машинами, зная заранее, что он на это не пойдет. «Я вас понял, не вам со мной шутить», – резко отрезал Святковский, давая понять, что больше не желает со мной говорить. Этот разговор у меня с ним был первым и последним. На следующий день он из полка убыл. Куда его перевели – не знаю. Встретившись с Иваном Ивановичем после войны, я вспомнил в разговоре о Святковском. «Я его выпроводил из полка за трусость. Сказал ему об этом прямо в глаза. Далось мне это нелегко. Большим защитником у него был начальник штаба дивизии Камынин. Он никак не хотел его отстранения под предлогом, что я еще недостаточно изучил личный состав полка. До моего прихода в полк Святковский был на хорошем счету среди командиров эскадрилий. И только после того, как я доказал Камынину, что Святковский боится летать на боевые задания, он согласился со мной».

За несколько дней до того полета мне пришлось вынужденно сесть на аэродроме истребителей Березки. Коротая время у самолета в ожидании прибытия ко мне техников из нашего полка, я обратил внимание на шедшего необычной походкой человека в летной форме с тросточкой в руке. Или у него ноги болят, или просто форсит. Скорее всего, это не летчик, а инженер полка или старший техник эскадрильи, подумал я. Один из техников заметил, что я периодически посматриваю на него. Подойдя ко мне, он сказал: «Это Маресьев, наш комэск. Не на своих ногах ходит. Ему их отрезали. Летает с протезами, да еще и фрицев сбивает». В то время я еще не знал о нем. Не думал, что в нашей стране есть такие люди. Подумал: «Маресьев и Святковский – оба летчики, но какая большая разница между ними. Насколько они противоположны по духу, мышлению, сознанию! Маресьев без обеих ног, инвалид в полном смысле этого слова. Но он проявляет героизм, на который способен не каждый. Он не может отсиживаться в тылу и ждать конца войны. А другой – Святковский. Может, после ухода из полка он и изменился, но в памяти остался тем, кем был до ухода».

Затянувшаяся ненастная погода вынудила командование полка включать в боевой расчет летчиков, имевших наибольший боевой опыт, поэтому среди них возросли потери. Естественно, это не могло не сказаться на их настроении. Многие из нас были суеверными и не скрывали этого. Кто во что только не верил. Я же летал, рассчитывая не на счастливую фортуну, а с мыслью: чему быть – того не миновать. Убьют так убьют, что поделаешь. В любом полете чувствовал себя спокойно. Как только взлетал, знал, что успешное выполнение полета зависит только от меня. Моя боевая работа не осталась незамеченной. Нередко меня отмечали на полковых разборах полетов. На партийных собраниях часто выбирали в президиум, хотя я был еще кандидатом.