«Летающий танк». 100 боевых вылетов на Ил-2

Стрелки потом смеялись: «У них и пушки в такую погоду были в чехлах, да и стрелять особо было некогда – только появимся и тут же скрываемся во мгле, куда бить-то?» Возвращения нашей пары ждал весь полк, и не только он. Вышестоящие штабы ждали результата вылета. Не успел я вылезти из кабины, как ко мне подошел начопер майор Юстратов: «Чутьем чувствовал, что вы вернетесь. Давно вас жду с готовыми бланками боевых донесений, в которые надо занести результаты полета. Говори, что видели и что сделали. Начальство из дивизии уже несколько раз звонило, интересовалось, вернулись вы или нет».

Делая записи, он просил назвать количество убитых, разбитых вагонов и другой техники. Вопрос вполне законный, но он озадачил меня. «Товарищ майор, точно сказать не могу, ведь не на земле же я находился, где можно сосчитать. За те секунды, пока находился над станцией, думал не о количестве убитых, а как лучше бить по цели». – «Да я понимаю! Но хоть примерно скажи, мне же надо срочно докладывать в штаб дивизии», – настаивал он. Желая поскорее отделаться от назойливого начопера, сказал: «Пишите, сколько хотите». При этом назвал примерное количество солдат, находившихся в тот момент на путях и на станции. «Нет, назови сам», – настаивал он. Как поступить? Скажешь, сотня или больше – подумают, что «загнул», а меньше полусотни – скажут мало. «Пишите пятьдесят, ну и вагонов штук семь». Юстратов, сделав пометки в листе, побежал на КП сообщать в дивизию. А сам я подумал: а ведь уничтожили мы их гораздо больше, ну да бог с ним!

Главное – не впустую слетали и выполнили задание. Во время ужина ребята, приняв 100 граммов, посмеиваясь, рассказывали, как фашисты, обезумевшие от страха, спасаясь от нашего огня, прыгали с повозок и драпали по глубокому снегу. Саша с хохотом рассказывал, как он стволом пушки НС-37 у одного солдата выбил из рук губную гармошку. Ее длинный ствол действительно очень напоминал оглобли. После той «истории» ребята долго вспоминали эту небылицу. Знал об этой шутке и командир. Иногда, будучи в хорошем настроении, он вспоминал пятикоповскую оглоблю и «выбитую у немца гармошку».

Этот вылет стал последним в полку в зимний период. За несколько дней до этого весь полк два дня просидел в готовности для нанесения массированного удара по аэродрому Идрица. Но по какой-то причине вылет не состоялся. Прошел слушок, что удар по нему нанесли другие части. На этом аэродроме базировалось большое количество самолетов, особенно истребителей, которые здорово нас донимали. Поэтому очень хотелось свести с ними счеты. Наступила весенняя распутица. Аэродром полностью вышел из строя. Полеты приостановились. Наступило затишье и на наших фронтах.

На второй или третий день после полета на разведку Иван Иванович спросил у меня, не хочу ли я ли съездить на несколько дней домой. Отказываться не стал. До меня в таком отпуске побывал летчик 2-й эскадрильи Николай Остропико. За время пребывания в армии я, кроме сестры, которую встретил год назад, никого из родных и близких не видел и поэтому соскучился по ним. Особенно хотелось повидать отца.

С трудом на попутных машинах добрался до Великих Лук, откуда поездом предстояло ехать до Москвы. Вокзала там не оказалось. Он был полностью разрушен. Наскоро сколоченный из старых досок и фанеры, он все же выполнял свое предназначение. Москва выглядела уже более людной. Светомаскировка продолжала действовать. Не задерживаясь в городе, направился на Павелецкий вокзал и через четыре часа был в Кашире. Пешком в темноте добрался до дома. Отец и мачеха, увидев меня, на какое-то время оторопели, потом засуетились, не зная, как вести себя.

Отец за это время сильно сдал, постарел, хотя ему было всего 52 года. Время берет свое. Мачеха, тетя Лиза, настолько от меня отвыкла, что стала называть на «вы». Начались расспросы. Главное, что его интересовало, война. Долго ли еще продлится? Страшно ли воевать? Посмотрел на мои ордена. Спросил, что представляет собой боевой самолет, на котором летаю. Хотел знать, в чем заключается отличие в управлении самолетом от автомашины, за руль которой он впервые сел в 1913 году. Не меньше интересовался и тем, как летчик бомбит, стреляет, как сверху выглядит земля, что чувствовал я во время разрывов зениток и многое другое.

Он достал пачку папирос, видимо, еще довоенных, предложил закурить. Узнав, что я не курю, удивился и похвалил. На второй день отец стал более общительным. После обеда решил пройтись со мной по городу. В центре и на южной окраине я не увидел многих домов. Все они сгорели в 1941 году, когда немцы подошли вплотную к городу и пытались взять его. Сброшенные с самолетов зажигалки сделали свое дело. Мы посетили некоторых его знакомых. Отцу хотелось показать им меня. Правда, чувствовал я себя у них как-то скованно.