«Летающий танк». 100 боевых вылетов на Ил-2

В нашей армейской газете была опубликована статья, посвященная вопросам эффективного использования стрелкового и бомбардировочного вооружения самолетов. Ее автором был тот самый корреспондент, с которым нам довелось беседовать. В ней отмечались высокие результаты, достигнутые известным летчиком-истребителем Покрышкиным, но большую ее часть он в ней отвел нашему полету на разведку. О результатах этого полета писала и фронтовая газета. Из всех моих боевых вылетов с известным результатом этот был наиболее удачным. Выступая на одном из полковых собраний, Пстыго высказался так: «О том, что сделала эта пара, могла мечтать, по крайней мере, шестерка, а то и полк».

После этих слов мне подумалось: да, не в каждом вылете полка можно ухлопать столько фашистов. Сколько я помню полковых вылетов, когда бомбы бросались куда попало, лишь бы назад не везти. Били по отдельным машинам, жгли пустые деревни, такие, как Журавка на Брянском фронте. Как-то в присутствии летчиков он высказался: «И чего я тогда сам не полетел? Я бы там и не такого натворил». Вряд ли, подумал я. Мы тогда отработали сполна. Большего при наших возможностях вряд ли могли достичь. Выполнили два захода. Погода была отвратительная, а нам еще предстояло лететь в сторону Полоцка.

Неизвестно, что нас там ожидало и сколько еще придется быть в воздухе. Запас топлива позволял летать не более одного часа двадцати минут. Значит, в запасе у нас было около 30 минут, и не было известно, где придется садиться. Когда я услышал его слова, то подумал: «Иван Иванович, не забывайте о том, в каких условиях мы шли к цели и какое бы вы приняли решение, попав в сплошной снегопад». А как трудно мгновенно решить вопрос, как атаковать цель и как сделать это внезапно. Хотелось спросить, как бы он сам атаковал и что мы не так сделали? Но, по понятным причинам, я, конечно, промолчал. О том полете знала вся дивизия и корпус.

Не проходило партийного или комсомольского собрания, чтобы меня не избирали в президиум. Долго помнили полет и в полку. Были и завистники. Поговаривали о возможном нашем награждении. Но, как это часто бывает, со временем все стирается и забывается. Так случилось и с нами. Не забылся он только у непосредственных участников.

Наступившая оперативная пауза была для нас первой большой передышкой после почти девятимесячной боевой работы. Личный состав заметно устал. Наступившее затишье дало нам некоторую передышку. Мы стали готовиться к предстоящим боевым действиям. Весенняя распутица приковала всю фронтовую авиацию к земле. Аэродромы полностью вышли из строя. В воздухе появлялись только разведчики, работавшие с бетонных полос. Таких аэродромов были единицы, но с них могли летать и бомбардировщики. Поэтому, чтобы избежать лишних потерь, мы рассредоточили все самолеты и хорошо замаскировали их.

Зенитчикам в этот период пришлось зорко следить за небом. В случае налетов наши истребители отогнать их не смогли бы. И хотя их в этот период не было, разведчики появлялись довольно часто, причем не на больших и средних высотах, как обычно, а почти в сумерках и на бреющем. При каждом пролете над аэродромом их воздушные стрелки обстреливали все, что попадалось на глаза. Лес, примыкавший вплотную к летному полю, не позволял зенитчикам вести эффективный огонь – не успеет он показаться, как тут же скрывается за макушками деревьев.

Наступивший апрель внес изменения в мое положение. В эскадрилью пришел новый замкомэск. Им оказался мой бывший командир-инструктор из 12-го зап, где формировался наш полк. Там он был заместителем командира 4-й аэ. Он выпускал меня в первый самостоятельный полет на Ил-2. До сего времени у меня хранится летная книжка, в которой есть его запись о том контрольном полете. Это было почти год назад – 13 марта 1943 года. Фамилия его была Цугуй.

Он был старше меня лет на пять. Перед приходом в нашу АЭ кто-то из командиров дал ему информацию обо мне. Об этом он мне сам сказал. Несмотря на возраст, служебное положение и большой опыт в летной работе, бросались в глаза его скованность и напряженность. Не таким я помнил его по Чапаевску. В разговоре со мной он дал понять, что ему будет неудобно работать со мной. «Чему я буду учить тебя? – говорил он, смотря мне в глаза. – Летать ты умеешь, воевать тоже. Здесь ты должен учить меня. На фронте я не был, и командовать тобой мне будет просто неудобно. К вам в эскадрилью я не просился. Командир полка сказал: «Пойдешь в 3-ю эскадрилью. Там одному Лазареву трудно. Он быстро введет тебя в строй. Так что не обижайся на мой приход».

Получилось так: он стеснялся меня, как летчик-командир, не имеющий боевого опыта, а я его – как старшего по отношению ко мне. Оба мы понимали это. Улыбаясь, Цугуй сказал: «Нам можно сделать так: я буду командовать на земле, а ты в воздухе, и дела у нас пойдут нормально». С его приходом я снова стал командиром звена и стал ему помогать. Много раз вечерами Цугуй обращался ко мне по вопросам боевой работы. Ему хотелось знать, как у нас в полку летают на задания – весь полет от взлета до посадки.