Я вошел не с той стороны,
Сондергард стояла у зеркала – худшая позиция из всех. Мало кто может быстро узнать себя в другом, но у нее перед глазами сейчас рядом были и собственное, и мое отражения. Увидев меня, она вытаращила глаза. Я отступил в сторону, выйдя из поля ее зрения.
– Какого черта проис… Эй! Кто там, черт возьми?!
Я запомнил звучание ее голоса: его бывает труднее всего правильно воспроизвести.
Судя по всему, она была не столько напугана, сколько удивлена. Моя догадка оказалась верной. Обернувшись полотенцем, она вышла из ванной, пройдя сквозь портал так, словно его и не было, – впрочем, его там и не было, поскольку он работал только в одну сторону.
– Господи Иисусе! Что вы делаете в моей… – В такие моменты у человека не находится слов. Она понимала, что должна что-то сказать, но что?
Я надел на лицо одну из своих самых очаровательных «стюардесских» улыбок и протянул руку.
– Простите за вторжение. Я сейчас все объясню. Видите ли, я… – Я ударил ее в висок, она зашаталась и тяжело рухнула. Полотенце распахнулось и упало на пол. – …подрабатываю здесь себе на учебу.
Она начала было вставать, так что пришлось мне своим искусственным коленом нанести ей удар в подбородок. На этот раз она осталась лежать.
– Черт, настоящая кровь! – прошипел я, вытирая разбитые костяшки. Но времени не было. Я встал на колени рядом с ней, пощупал пульс. Очнется, но, боюсь, я расшатал ей несколько передних зубов. Я замешкался на несколько секунд. Бог ты мой, так выглядеть без макияжа, безо всех этих протезов! Ее вид рвал мне сердце.
Я подхватил ее под мышки и колени и отнес к порталу. Она была как мешок с вареными макаронами. Кто-то с той стороны просунул руки, схватил ее за ноги и дернул.
Я сел на ее кровать, чтобы отдышаться. У нее в сумочке лежали ключи от машины и сигареты. Настоящий табак – на вес крови. Я прикурил шесть штук, считая, что имею право посвятить себе пять минут. Комната наполнилась сладким дымом. Таких сигарет уже больше не делают.
Взятый напрокат в «Херце» седан стоял на парковке мотеля. Я сел в него и помчался в аэропорт, глубоко вдыхая воздух, богатый углеводородами. Дорога была видна на сотни метров вперед. От такой перспективы у меня чуть не закружилась голова, но именно ради подобных моментов я и жил. Невозможно объяснить, каково это – очутиться в дотехнологичном мире. Солнце, огромный желтый шар, неистово светило сквозь дымку.
Другие стюардессы уже поднимались на борт. Некоторые из них знали Сондергард, поэтому я старался как можно меньше говорить, сославшись на похмелье. Они восприняли это с пониманием, посмеиваясь и делая шутливые замечания. Очевидно, это было вполне в ее стиле. Погрузившись в «Боинг-707», мы стали ждать прибытия баранов.
Пока все шло гладко. Четверо наших бойцов на другой стороне выглядели как однояйцевые близнецы тех женщин, с которыми сейчас работал я. Мне ничего не оставалось, кроме как исполнять обязанности стюардессы до самого взлета. Я надеялся, что больше накладок не будет. Одно дело инвертированный портал для входа джокера в комнату мотеля, другое – «Боинг-707», летящий на высоте шести тысяч метров над землей…
Самолет был практически полон, когда стюардесса, которую должна была изображать Пинки, закрыла передний входной люк. Мы вырулили на взлетную полосу – и вот уже оказались в воздухе. Я стал принимать заказы на напитки в салоне бизнес-класса.
Бараны были обычным для 1979 года сборищем. Все как один толстые, развязные и не отдающие себе отчета в том, что живут в раю, чувствуя себя в нем как рыба в воде.
Как только мы достигли крейсерской высоты, моя рука ощутила телеметрический сигнал. Я сверился с индикатором под своими часами «Леди Булова» и посмотрел на дверь одного из туалетов. По самолету прошла волна вибрации.
Портал находился там. Я поспешно вышел и сделал знак Дайане Глисон, которую должен был изображать Дэйв, пройти в переднюю часть самолета.
– Ты только посмотри на это, – сказал я с отвращением.
Она собралась было войти в туалет, но остановилась, увидев там какое-то зеленое свечение. Я приставил ногу к ее заднице и толкнул. Отлично. Дэйв появится здесь, как только услышит ее голос. А ей только и останется, что кричать, когда она