Летящая по волнам

Одного из них звали Олег; это был гигант с ладонями-лопатами и громадными мускулами на руках и ногах. Черные как смоль волосы он заплетал на затылке в косичку. Дункан говорил, что Олег родом из Киргизии – далекой степной страны возле Русского царства. На это указывали экзотические черты его лица – широкие скулы и раскосые глаза. Никто не знал, как его зовут на самом деле. Когда он попал на «Элизу», какой-то матрос назвал его Олегом, так это имя к нему и приклеилось. Киргиз не мог говорить, по крайней мере, еще никто не слышал от него ни единого слова. Ему не вырезали язык, как многим другим несчастным морякам, которых таким образом карали за нарушение закона, просто он был немой. Слова Олег заменял жестами и взглядами. А если это не помогало, то и действиями, которые отбивали у противников желание снова встретиться с этим человеком. На киргизе была обычная матросская форма: неопределенного цвета платок на голове, кожаные бриджи, широкая сорочка под засаленной жилеткой и высокие сапоги. Пояс и бандельер были изрядно нагружены. У Олега было два пистолета: по одному с каждой стороны. Поговаривали, что он умел одновременно стрелять из двух оружий, да так метко, как никто другой. Никто не мог состязаться с этим человеком в скорости.

Другой мужчина тоже был вооружен до зубов, хоть и выглядел не столь устрашающе, как киргиз. Его звали Джерри. Это был двадцатидвухлетний шотландец. Ярко-рыжие, торчащие в разные стороны волосы, веселое веснушчатое лицо – он был полной противоположностью Олегу. Тот же выглядел мрачным и бесстрастным, как затянутое свинцовыми тучами небо.

Джерри охотно и часто улыбался и отпускал шутки. Можно было сказать, что этот парень был голосом Олега. Каким-то непостижимым образом шотландец всегда знал, что хочет сказать немой исполин. По малейшему намеку Джерри догадывался, что имеет в виду Олег, и, если было необходимо, говорил об этом окружающим. Где был громадный киргиз, там неподалеку находился и молодой шотландец.

Дункан выпустил облачко дыма. Он держался спокойно, но Элизабет чувствовала его напряжение. Как правило, ее муж курил, только когда нервничал. В остальное время он не предавался этому пороку, зная, что Элизабет не переносит табачного дыма.

– Олег и Джерри отвезут последние ящики в гавань, как только вы закончите их паковать, – произнес Дункан. – А потом мы переправим на борт твою кобылу.

– Я хочу видеть, как Жемчужину будут везти на «Элизу».

– Тебе лучше позаботиться о Джонни.

– С ним Деирдре.

– Она поедет с нами?

Элизабет удрученно покачала головой.

Олег несколько раз резко взмахнул руками, и Джерри тут же перевел:

– Он интересуется, не хочет ли Деирдре снова жить в лесу со священником.

Элизабет удивленно взглянула на киргиза. Наверное, кто-то рассказал ему о Деирдре и об Эдмонде. Впрочем, это не объясняло такого живого интереса. По лицу Олега ничего невозможно было понять – оно, как всегда, оставалось непроницаемым.

– Деирдре отправится на плантацию лорда Норингэма и будет работать там прислугой, – ответила Элизабет.

Дункан и двое его подчиненных взглянули на дверь за ее спиной, и женщина обернулась. Там в проходе стояла Деирдре. Рубашка торчала из-под торопливо надетого платья, растрепанные волосы падали на лицо. Глаза девушки округлились от страха.

– Джонни плохо, миледи. У него жар.

Малыш был очень горячим. Деирдре сделала ему прохладный компресс и напоила мальчика отваром ивовой коры. Джонни глотал с апатичным видом. Обессиленный, он лежал, не понимая, где находится. Всегда такой бойкий ребенок, которого невозможно было утихомирить, теперь почти не открывал глаз. Деирдре сидела рядом с ним, отгоняя комаров. Москитную сетку они отбросили, чтобы лучше видеть мальчика.

Его лицо, освещенное канделябрами, раскраснелось, узкая грудь поднималась и опускалась. Джонни хрипло учащенно дышал.

Элизабет, как заведенная, шагала взад-вперед по комнате. Она сходила с ума от беспокойства. В этих тропических широтах люди часто становились жертвами лихорадки; особенно тяжело эту болезнь переносили дети. Джонни однажды уже болел; с тех пор у него периодически случались приступы жара, но мальчик быстро поправлялся. Однако такого, как в эту ночь, еще не было. Фелисити сидела возле кроватки, плакала и, всхлипывая, молилась за скорое выздоровление ребенка, пока Элизабет не велела ей отправиться в свою комнату.

– От того, что ты здесь поплачешь, Джонни лучше не станет и мы не сможем как можно скорее уехать с этого острова.

– Ты считаешь, я плáчу из-за того, что нам придется здесь остаться? – Фелисити снова всхлипнула и промокнула слезы платком. Она выглядела одновременно обиженной и испуганной. – Я люблю Джонни больше жизни! Я бы с радостью сама умерла от лихорадки, только бы ему от этого стало легче!

– Прекратите! – приказал Дункан, стоявший на пороге открытой двери. – Не говорите о смерти при Джонни.

Элизабет внезапно перестала ходить по комнате и с мольбой взглянула на мужа.

– Мы не можем взять его на корабль, Дункан.