Летняя книга

Когда Хам постарела, она стала то и дело засыпать днем, но всем вокруг казалось, что она в это время бодрствовала. Когда ей было 88, она как-то сказала, что июнь ей очень нравится потому, что день и ночь переходят один в другую, время сливается в одно и никто не обращает внимания на то, что кто-то просто взял да заснул или просто спит себе, потому что об этом никто не знает.

Я знаю, как это бывало. Вот Хам просыпается очень рано и садится на скамью у палатки. Солнце еще даже не встало над нашим заливчиком и просвечивает сквозь травы луга, искрящиеся от росы. Полная тишина. Она ставит ноги в таз с морской водой, расчесывает свои длинные волосы. Так начинается день.

Брюнстрём, 10 июля

Старая мадам пообещала выстрогать для меня манки для птиц. Я дал ей набросок того, как они выглядели раньше, и, похоже, ее это заинтересовало. Мы с Шёблумом написали дамам список, где перечислено все, что важно, а что не очень, дабы они понимали, что делать, когда останутся тут сами по себе. Снова был поэтический вечер со стихами Фрёдинга.

11 июля

Писать особенно нечего, потому что дом достроен, остались мелочи. Разве что о погоде и ветре. Хотя вот еще, сегодня привезли две двери, межкомнатную и в подвал, а также стол из палубного люка. Время 22 часа, и мы расставим сети в последний раз.

12 июля

Куча трески, а так только сомы. Пора уезжать. Написал стихотворение:

Закончились деньки былые,
Вот-вот и все готово будет,
И нашим дамам будет тут вольготно,
А господа уедут восвояси.
И мы прощаемся при семибалльном ветре,
И слезы по щекам стекают скупо.

5

Когда Брюнстрём и Шёблум от нас уехали, возникло ощущение некоторой растерянности. Каждый был сам по себе: Хам вырезала за домом манки, я пилила дрова в лощине, а Туути бесцельно бродила по острову и подолгу стояла совершенно неподвижно. Хотя я знала, в чем дело.

Она снова работает. Режет гравюры на меди, затем затушевывает. Изображает в основном наш заливчик, он – идеальное зеркало для облаков и птиц: залив в непогоду, залив в лунном свете, залив в тумане, и камни, камни, прежде всего – наша скала, наши валуны.

Теперь все спокойно.

Три дня сплошной туман. Время от времени слышно, как гудят идущие по внешнему фарватеру большие пароходы. Мы ставим сети только на сома; пара взмахов веслами от берега – и ты уже не понимаешь, где север, где юг, не чувствуешь расстояния, все звуки искажаются; и даже если кто-то с кромки берега будет помогать тебе свистом, можно легко уплыть на север, думая, что плывешь на восток.

Беда, что кто-то стащил наши противотуманные очки. А в какой-то год они уплыли вместе с нашим топором. И гаечным ключом. И спичками.

Конечно, понятно, что влезть в чей-то дом – очень интересно, но он же и так стоит незапертый круглый год, и, как сказал Брюнстрём, нет даже особой радости в том, чтобы так безобразничать. В любом случае книги и пластинки у нас никто не крал, брали только полезные вещи.

Мы рыбачим не так много, как следовало бы, но тем не менее. Дно каменистое, поэтому сети в нем застревают; и когда ты их наконец достаешь, в них зияют большие дыры. Мы решаемся расставить сеть дяди Торстена только в том случае, если по радио обещают штиль, ведь он сплел ее вручную, когда ему было уже за девяносто, а Хам выстрогала деревянные крюки для их починки. Все становится очень сложно.

Туути глушит рыбу и готовит ее. Хам, как может, чинит сети, а я достаю из них водоросли и улов. Одно время ловилась только треска. Перед смертью эти рыбы в панике бьются в сетях. Околевая, они становятся очень иглистыми.

Мы ели очень много рыбы.

В сети Брюнстрёма попадались разные, еще более колючие твари: подкаменщики и пинагоры – маленькие, почти доисторические чудища, на которых Пипсу боялась даже смотреть. Брюнстрём предложил превратить нашу лагуну в рыбный заповедник, и мы всех выпустили прямо туда. Большинство, однако, сдохло и всплыло кверху брюхом, и от лагуны вскорости пошел отвратительный запах. Мы поплыли туда на лодке, по колено в воде сачком вычерпывали тех, кого еще можно было спасти, и переносили их обратно в холодную воду. Некоторые выжившие приходили в чувство. Сначала они не двигались, а уже через секунду исчезали в водорослях.

Несколько дней дул ветер; когда он стих, мы поплыли расставить сети.

К Конским скалам прибило гребную лодку, совершенно невозмутимо она еле покачивалась на воде и напоминала скульптуру. Воды на дне почти не было, весла на месте. Под кормовой банкой лежали рыболовные снасти и пакет с бутербродами, а также газета «Боргобладет» двухдневной давности.

Мы поплыли дальше на Глосхольм и сообщили о находке.