Летняя королева

Алиенора не сдвинулась с места, чувствуя свою раздвоенность. Вчера вечером она попрощалась с дочерьми, ничего не чувствуя в душе, кроме сожаления и печали, когда целовала их холодные розовые щечки. Королева не знала этих детей, рожденных ее утробой. Близость с ними у нее была во время вынашивания, но, когда перерезали пуповину, она уже не участвовала в их жизни. По всей вероятности, они больше никогда не увидятся.

Королева в последний раз посмотрела на своих детей, стараясь сохранить всю картину в памяти, поскольку понимала, что придется прожить с этим до конца дней, а потом повернулась и присоединилась к свите, готовой покинуть Париж, взяв курс на Пуату.

На третий день пути Алиенора и Людовик заночевали в замке Божанси, в девяноста милях от Парижа и ста десяти от Пуатье. Сидя рядом в парадном одеянии за ужином, накрытом хозяином замка, Эдом де Сюлли, они представляли единое целое – королевскую чету Франции, и тем не менее между ними зияла широкая пропасть, отнюдь не заполненная покоем. Оба отчаянно стремились избавиться друг от друга, но их все еще связывал закон. Людовик считал Алиенору виновной в том, что Бог наказал их, не дав сына: она несла грех, а он расплачивался. Он жевал в суровом молчании и отвечал, если к нему обращались, односложными фразами.

Алиенора тоже молчала, изо всех сил сохраняя терпение. Каждый день приближал ее к свободе от этой пародии на брак, но в то же время развод сулил свои проблемы. Поднеся кубок к губам, она заметила, что через зал к ним пробирается гонец, и тут же встревожилась, поскольку только очень важная новость могла прервать трапезу подобным образом. Гонец снял шапку, опустился на колено и протянул запечатанное послание, которое принял распорядитель и передал Людовику.

– Из Анжу, – сказал Людовик, распечатывая письмо. Прочитав несколько строк, он помрачнел. – Жоффруа Красивый умер, – сообщил он и, передав послание Алиеноре, начал расспрашивать гонца.

Алиенора ознакомилась с посланием, продиктованным Генрихом в очень любезном тоне, но без единой подробности. Гонец передал суть случившегося: Жоффруа заболел по дороге домой, после того как выкупался в Луаре, и его предполагалось похоронить в соборе Ле-Ман.

– Не могу поверить, – покачала головой Алиенора. – Я знаю, что ему нездоровилось в Париже, но никак не думала, что болезнь окажется смертельной. – Глубокая скорбь охватила ее душу, глаза наполнились слезами. Они с Жоффруа были соперниками, но в то же время и союзниками. Ей нравилось тягаться с ним в остроумии, она наслаждалась его восхищением. Ей доставлял удовольствие их флирт, к тому же он был так красив – глаз не отвести. – Мир обеднеет с его уходом, – произнесла королева, вытирая глаза. – Да упокоит Господь его душу.

Людовик отпустил гонца, пробормотав обязательные в таких случаях фразы, но глаза его блестели.

– Теперь придется присмотреться к новому графу Анжуйскому, – вымолвил он. – Не знаю, хватит ли у молодого человека духу справиться со всеми обязанностями. Когда он прибыл во дворец вместе с отцом, мне он показался вполне заурядным юношей.

Алиенора ничего не ответила, отчасти оттого, что пыталась свыкнуться с ошеломляющим известием, отчасти оттого, что теперь оно все изменило. А еще она гадала, насколько зауряден в действительности юный Генрих.

– Франция только выиграет, если ей придется иметь дело с неопытным юнцом.

– Он очень любил своего отца, – заметила Алиенора. – Это было сразу видно, когда они приезжали в Париж. И должно быть, безутешен в своем горе.

– Как ему и положено. – Людовик отвернулся к своим придворным.

Королева под благовидным предлогом ушла к себе в спальню и уселась за письмо к Генриху, в котором рассказала, что очень скорбит, и пообещала помолиться за его отца. Она похвалила стойкость Генриха и выразила надежду лично принести ему свои соболезнования в ближайшем будущем. Тон письма не выходил за рамки вежливости, в нем не было ни одного слова, которое мог бы дурно истолковать какой-нибудь Тьерри де Галеран, – уж кто-кто, а он, несомненно, прочтет ее корреспонденцию, если подвернется случай. Королева запечатала послание и велела горничной отдать его гонцу из Анжу. Сама же налила себе вина и уселась перед камином. Она уставилась на красные угольки, думая, что если бы действительно вышла замуж за Генриха, то ей пришлось бы разыгрывать против Людовика политическую шахматную партию и привлечь на помощь все свое мастерство и удачу – иначе не выжить.