Летняя практика

И сказка-присказка страшная. Вымысел? В каждом вымысле своя правда сокрыта, и не надо было мне любопытничать.

А он все ближе подступает.

И вот диво, хоть невелик чердак, да все одно от меня до гостя нашего незваного далече… бежать бы мне, кликать на помощь, но онемела, пальцем пошевелить не могу, дыхаю и то через раз.

— Не бойся, Зослава, — сказал гость. — Помнишь, ты помочь мне обещала. Пришло время обещание исполнить. Пойдем со мной.

— Я…

Обещала, это правда.

И слово сдержать надобно бы, да только боязно мне. Оглянулась… стоит рядом Арей… стоит и не дыхает даже. И Еська заледеневший, оцепеневший, и Щучка. Не человеки — статуи изящественные, которые в приличных домах для взора услаждения ставют. Только, мнится, нашие статуи если и поставят где, то на конюшне, и то, может, после уберут, чтоб лошади не полохались.

— Они…

— Время остановилось. — Наш гость встал рядом и руку ко мне протянул. — Я помогу тебе выбраться. Они не заметят. Им покажется, что ты просто исчезла… древняя магия коварна, Зослава. Так ты поможешь мне?

— Помогу.

И я взялась за холодные пальцы, и оцепенение сгинуло.

От теперь бы бежать, да… куда?

— Правильно, некуда, — печально усмехнулся Лойко. — Если бы было куда, я бы сбежал… знаешь, она умерла.

— Кто?

— Моя матушка. Она говорила, что будет со мной всегда, но умерла.

— Мне жаль.

— Не жалей. Она сделала меня таким вот… но она умерла, и память вернулась. Теперь я знаю все, что когда-либо творил.

Он вел меня по горящим линиям, мимо свечей, пламя которых тоже замерло, словно замерзло. И мне страсть до чего хотелось потрогать этое пламя… нельзя.

От и зеркало раскрылось чернотой.

Мы шагнули.

Он и я… он и…

И не было больше холода. Не было и жара. Не было ничего, кроме темноты, с которой я сроднилась. И она, липкая, душная, что старая шуба, окутала меня, опутала с ног до головы. Ни вдохнуть, ни выдохнуть. Но я дышала, не иначе как чудом. И рвалась, и кричала… и крик мой был не слышен никому.

— Это пройдет. — Упасть мне Лойко не позволил, подхватил на руки, прижал к себе, гладил по плечу. — Я знаю, это неприятно… это как будто умереть, а потом вернуться…

Я плакала.

И прежде-то ревела, но чтобы вот так, то никогда еще. Слезы лились, что пиво из пробитой бочки. Я всхлипывала и размазывала сопли кулаком, а он просто ждал. И от этого мне только хужей делалось.

— Ну все, будет. Не умею я девок утешать. — Лойко протянул платок свой и сам мне нос вытер. — Если бы можно было иначе, я бы не стал вести тебя за собой.

— Что это было? — Я все ж нашла в себе сил успокоиться.

От же ж! Магичка, воителка, а реву белугою. Еще пару разочков носом шмыгнула, для порядку, стало быть, и глаза вытерла рукавом.

— Дорога мертвых, — молвил Лойко. — Живым там не место. Поэтому возвращаться придется как-нибудь самой… если получится.

— А если…

Хотела спросить да замолчала. Оно и понятно. Если не получится, то оба мы дорогою мертвых пойдем…

Он руки разжал, позволяя мне отступить и оглядеться.

Где мы?

На поляне.

Лес вокруг. Ельник темный. Он и днем-то темен, а ночью и вовсе стоит плотно стеною черною, колючей. Над головою небо высокое, в нем — луна, что рыба в вешних водах, кругла и нетороплива. Под ногами трава шелковая, и ночная звездочка в ней белеется, самое оно время собирать. Полезная трава, от головных болей спасает. Или вот еще когда по-женски не ладится.

— Здесь я умер, — сказал Лойко, тоже озираясь, будто бы впервые в место этое попал и ныне знать не знает, как тут себя вести. — Вон там…

На край поляны указал.

— Я тогда не понимал за что. Мы ехали куда-то… впервые из терема выехали. И для меня это было большим приключением. Я решил, что уже совсем взрослый, если позволено было, а они напали… наша собственная охрана… меня выдернули. Привели. Показали ей.

— Царице?

— Да. И убили. И тогда я еще подумал, что это нечестно. Я ведь никому ничего дурного не сделал! — Он кричал, и голос его тонул в колючих стенах ельника. — Видишь, справедливость восторжествовала, я вернулся и сделал много дурного. Так много, что теперь и умереть не страшно. Если позволено будет.

— Значит, все ж таки ты?

— Я.

И стоим. Молчим.

Чего сказать, не знаю.

— А там… зимой… ты…

Он же ж был с нами. И в круге том стоял, щитом моим укрытый. И умирать готовился… и…

— Я, — просто ответил Лойко. — Меня сложно убить. Почти невозможно. Я умирал много раз. И хотел бы остаться, но она возвращала. И даже теперь, когда ее не стало, я вовсе не уверен, что умру в последний раз. Но я не хочу возвращаться сюда, Зослава. Ты проходила дорогой мертвых, ты понимаешь… я стою на ней одной ногой, но и этого хватает, чтобы слышать ее каждый день, каждое мгновенье…

Он замолчал.

И ветер качнул деревья, застонали ели, кланяясь хозяину небес. И сами небеса будто бы выше сделались, а луна влево откатилась. Знать, оттудова видать лучше, чего на земле у нас творится-то.