Летняя практика

— Моя первая жена так пахла… сильная девка, которая поверить не могла, что и вправду ее в жены беру. Холопка. Матушка выбрала которую покрепче. Девственница… у них сила иная, не растраченная еще… эта сила стала моей. А жена моя к утру отошла. Иссохла вся. Я похоронил ее под яблоней. Она успела рассказать, что яблоки любит…

Лойко выронил стебелек и закрыл лицо руками.

— Потом была еще одна… и еще… я забывал, что делал… и делал снова… только не думай, если бы я помнил, я бы все одно не отступился. Нельзя перечить матери… она говорила, что это для моего же блага. Я ведь законный наследник. Я должен взойти на престол. И если не сделаю, то царство рухнет. Азары пойдут войной… а потом саксоны или норманны… раздерут в клочья… и погибнет куда больше народу. И женщины, и дети, и старики… и вовсе земли обезлюдеют. И значит, вот эти девочки — малое зло, которым мы от большого убережемся.

Он дышал тяжело и сипло, как загнанный конь.

А я сидела рядом.

Слухала.

Траву гладила. Мягонькая… к середине лета погорит, и в космах зеленых сединой сухое былье появится. Отцветет бадьянница, и звездчатка на землю поляжет, зато поднимет белые кудри подмаренник. Может, у самое опушки, выметнутся хлыстовины Иванова чая, травы полезной, но дюже капризной. И брать его надобно по первой росе, и сушить на лунным свете, и когда сохнет, не приведи Божиня тронуть… а загнивает быстро.

— Как-то попалась полукровка. Даже не полукровка, азарской крови в ней на четверть было, да только и четверти этой хватило, чтобы Добромысл на три года от проклятья своего избавился. Тетка Добронрава на радостях матушке отписалась, что сыскала средство, что… думала, навсегда напасть изжила, иначе вряд ли бы поделилась открытием. — Лойко травяные стебелечки гладил. — Тогда-то матушка и поняла, что кровь разной бывает.

Я не видела его лица.

— Знаешь, что самое удивительное? Тебе повезло… ты уехала в Акадэмию раньше, чем проклятье вернулось… буквально на пару седмиц разминулись вы. Иначе она бы тебя не выпустила…

Да уж, Божине поклониться надобно, не иначей.

— Тетка отписалась матушке, надеялась, что у той знакомства сохранились с прежних-то времен, что получится тебя из Акадэмии вытащить. Лучше бы помалкивала, глядишь, матушка тебя бы и пропустила… хотя… она никогда и ничего не пропускала.

И внове ветер по елям гуляет.

Гудят дерева, кланяясь натужно. Тяжко им, вековым, гнуться. А ветер гудит, гневается, стало быть, того и гляди обрушится на ельник со всею силой своею немалой, и тогда полетят иглы, посыплется труха…

— Матушка решила, что твоей крови хватит, чтобы я ожил… по-настоящему ожил, понимаешь?

— Нет.

— И я нет, — спокойно отозвался Лойко. — Я просил ее отпустить. А она мне про долг мой. Про предназначение… устал я, Зослава.

— Там, зимой… в доспехе…

— Добронрав был, тетки Добролюбы сынок… Зослава, ты меня отпустишь?

— Отпущу. Только как?

Лойко лег на траву и вытянулся, руки на груди скрестил. Лежит и в небо пялится, будто на звездах ему ответ начертан. Я тоже поглядела, да только окромя звезд ничегошеньки не увидала.

— Не сейчас. На рассвете надобно.

— А чего ж ты…

До рассвета еще долгехонько. И стало быть, нам до этого рассвету чего делать? Лежать да небо разглядывать? Беседы премудрые весть? Я беседы весть не умела, а разглядывать… уже разглядела вдоволь.

— Это не я. Это вы путь открыли… а уж когда… какая разница когда? Время, оно, Зослава, такое, что… ничего не меняет.

Рек сие и глаза закрыл.

Лежит и вправду мертвяк мертвяком. А мне так восхотелось по шее ему дать, от прямо с нечеловеческой силою восхотелось. Время ему, знаете ли, ничего не меняет. А мне от меняет. Сижу посеред полянки дура дурой, рассвета жду, еще не ведая, чего там, на рассвете, случится. В деревне же Арей остался. Еська. Прочие… что с ними деется?

И, не удержавшись, я Лойко в бок пнула. Живой он там аль мертвый, царевич или мимо проходил, но раз покрал меня, так пусть тепериче развлекает.

— Нежить — твоих рук дело?

— Нет, — ответил он. — Это Марьяна Ивановна шалит… шалила… она всех убить хотела. Мама говорит, что это сила ее с ума свела. Она с сырой начала эксперименты уже давно. И ею моего отца изменила. Да, он не умер, как должно, но сила такая исподволь душу точит. И разум. И человек меняется. Он вдруг уверяется в чем-то… это почти одержимость. Его охватывает… скажем так, желание. И он, сколько бы ты ни силился вразумить, не способен будет с этим желанием справиться. Я думаю, что и моя матушка не избежала того… Марьяна Ивановна решила извести всех, кого почитала проклятым. Моя матушка — сделать меня царем любой ценой… тетка Добронрава — излечить сына… и за этими желаниями они не видели никого и ничего. Но тебе не стоит переживать. Здесь безопасно.

А то, с того я вся и испереживалась.

Со страху.

Подумалось, что все ж дивно, что аккурат страху я и не испытываю. Мне б дрожать хвостом собачьим, думаючи об судьбинушке своей нелегкое… а я от сижу и злюсь.

От не могу я бояться Лойко!