Летняя практика

— Теперь я помню их всех, тех девочек, которыми она продлевала мне жизнь… сначала она просто приносила их в жертву. Потом… потом поняла, что можно иначе. Обряд. И словом Божининым две жизни в одну сплетаются. И значит, эту, вторую, отнять можно. Не капли силы, а всю до дна высосать…

Он рукой по волосам провел.

А золото их побледнело.

И сам Лойко постарел будто бы разом. Нет, на лице его не появились морщины, но… я чуяла, до чего устал он. Стоять. Дышать. Притворяться живым.

Каждому свое, так бабка сказывала. Живым жизнь. Мертвым память.

Все повторяла, повторяла… а я не понимала… мне все чудилось, что она от родителей моих откупается этою памятью. И что с того, что помню я матушку? Улыбку ейную. И руки. И то, как тесто она месила, а я рядом стояла, вся в муке с головы до пят, а она не ругалась, но только приговаривала, что, дескать, вот так надо заминать ком… стараться.

И отца помню распрекрасно.

Дедовы плечи широкие, на которые он меня саживал. И сверху все-все видать было… ходили по селу поважно, он и я. Еще петушка сахарного даст, для пущей красоты.

Слезы вновь на глаза накатили. Мне малой думалось, что сыскать бы способ возвернуть их всех, что матушку, что батюшку, что деда моего… заклятьем ли, договором ли с силою, про которую людям и думать неможно. Главное, когда б был этакий способ, я бы…

Сберегла Божиня.

Мертвым мертвое. Вот и стоит мертвец, глядит на меня.

— С вашей боярыней матушка моя приятельствовала. Как приятельствовала… ей нужно было тихое местечко, чтобы эксперименты свои проводить. — Лойко ковырнул носком землю.

И спиной повернулся.

А я стою, гляжу на нее и поверить не могу, что все ж он это… мы ж, почитай, год без малого учимся… а выходит, что за энтот год я глядела и не доглядела.

— Да и мне… после того, как с отцом разладилось… я Игоря отцом почитал, пока… пока она не решила, что я слишком уж к нему привязываюсь. Или просто… он счастья хотел. И это нормально. Знаешь, пока я ничего не чувствовал, было проще. А теперь как подумаю…

— Не думай. — Я решилась.

Мертвый?

А и пускай… помню, чего он тогда рассказал. Распрекрасно помню. Но все одно жаль его, неприкаянного. Он не своей волей душегубствовал.

Подошла.

Положила руку на плечо.

— Не могу не думать. Память… она ее забирала. Вычесывала. Еще одно маленькое заклятье из тех, которые запретные… в книге много таких. Я однажды заглянул. Подумалось, вдруг да откроется способ свободу получить… мне тогда сколько было? Пятнадцать? Не знаю. Мертвые иначе взрослеют… мы потому и поехали к тетке Добронраве, что многие стали задавать вопросы… отчего я не расту? Год, другой… матушке не по нраву сие было. Вот и поехали… так я в книгу глянул, а она увидела. Разозлилась крепко. И запретила мне ее в руки брать. Ослушаться я не смел. Она мою жизнь держала. И все, что делал… по ее слову… сначала еще противился, а после… она этот гребень зачаровала. Волосы расчешет, и все, тихо становится, спокойно. Уходят тревоги. Унимаются обиды. Только и остается, чему она разрешит.

Я гладила Лойко по плечу.

Что еще я могла для него сделать? Отпустить? Как? Я таких заклятиев не ведаю. И… и все одно ноги цепенеют, как подумаю, что этое отпустить — по сути своей означает убийствие. Он мертвый, да, но живой.

— У тетки Добронравы свой сынок рос, еще та погань мелкая… очень любил девок мучить. Одна его и прокляла. И то проклятье намертво прикипело… тогда-то с книгою они вдвоем задружились, и матушка, и тетка Добронрава… а книга и рада. Подсказала способ, как одну жизнь другой подменить. Знаешь, теперь я думаю, что матушка… подсказала той девке про проклятие. Нехорошо, но… уж больно вовремя… матушка ведь все заклятия сперва на ком другом испытывала… а на ком тут? Вот и…

Он ударил кулаком по руке.

И зашипел удивленно.

— Больно. Почему мне больно?

— Может, потому что отжил? — спросила я.

Лойко только головой покачал:

— Нет. Это как раз невозможно. Они сперва проклятье с Добромысла вывести пытались. А потом обвенчали его с девкой одной… и проклятье ушло. Матушка тогда еще обрадовалась. Но рано. Две седмицы — и вернулось проклятье… тогда другую нашли… покрепче… на три седмицы хватило. А когда непраздная была, то почти все лето продержался. Матушка записывала все. Была у нее особая тетрадочка… тогда-то и меня в первый раз повенчали.

Он все же присел, провел ладонью по траве зеленой, мягкой. Закрыл глаза, прислушиваясь.

— Я чую, как она растет. Представляешь? И запахи вернулись… я давно не слышал запахов. Чем это пахнет? — Он сорвал тонюсенький стебелек с белыми горошинками цветов.

— Бадьянница…

— Бадьянница, — эхом повторил Лойко.

— У ней сок едкий. От бородавок хорош. Или еще от пятен. Иные и веснушки травят, но это блажь. Только брать надо в полдень, тогда сок аккурат в самое силе. И осторожне рвать, чтоб не пожечься. Только пахнет она слабо.

Я замолчала.

Ох, не о травах речь, но…