Летняя практика

Я огляделась.

Пусто… вот же, вроде ж и народу в деревеньке немало, а поразбрелись, поразбежались все.

— Ходь, дело есть…

У меня тоже дело было. Уж если кто и сумеет волосья собрать, так Еська. Сам же хвастал, что в прежние времена перо у утки выдрать мог, и так, что утка этая не шелохнулась бы. Оно-то братья его еще те гусаки, но нехай покажет умение.

В кустах Еська сидел не один.

— Доброго дня, — сказала Щучка, глядя под ноги.

— А…

— Ну… — Еська руками развел. Мол, знать не знаю, ведать не ведаю, каким-таким чудом она туточки оказалась. — Пришла вот… не гнать же ж.

— А в кустах чего сидите?

Малину-то изрядно поломал. А она аккурат в цвет вошла, вона белая, манит пчел. Те и вьются, гудят, а Щучка от этого гудения вздрагивает. Непривычно ей, стало быть.

— Да вот… — Еська за ухо себя ущипнул. — Просто как-то… неожиданно… получилось.

— А если посидеть, то ожиданно будет?

— Нет, подумал, может, ты Люциану кликнешь? Ты ж ей передавала…

Кивнула.

Тот свиточек, от Еськи полученный, как он сказал, авансом за работу, я Люциане Береславовне снесла и в рученьки отдала. Она ажно побелела вся, энтот свиточек увидевши.

Но сказать — ничего не сказала.

И спрашивать, откудова он взялся, тоже не стала, отослала меня да и сгинула на седмицу. Уж когда возвернулась, то и Щучкин след простыл, об чем говорить стало? Я молчала. Она молчала.

А тут вот.

— Зось, а Зось… позовешь?

— Позову, — кивнула я и, мыслю правильную ухвативши, сказала: — А ты за это с каждого из своих братовьев по волосу принесешь. Добре?

— Чего?

Еськины брови домиком поднялись. А чего? Можно подумать, я его попросила не по волоску, а по цельное голове… аль недослышал?

— По волоску, — повторила я. — По одному. С каждого. С Елисея… ну, ежель споймаешь…

Мыслится, что не Елисей это. Царю-то в волчьей шкуре несподручне бегать будет, да и волкодлаки, сказывала Люциана Береславовна, все ж от людей отличные. На них не всякая волшба действие возымает.

— …С Егора, с Евстигнея…

— Я понял. — Еська сел, ноги переплетши. Эк он узлами вяжется. — А тебе, Зославушка, позволь поинтересоваться, на кой сие надобно?

— Приворожить хочу, — буркнула я.

Вот же ж человече любопытный. Я ж его не пытаю, откудова он тот свиток взямши, за который Люциана Береславовна, мыслится, если б не цельную душу, но половину ее точно отдала б.

— Всех разом? — Одна Еськина бровь выше другой стала.

— Так… чтоб выбор был.

Щучка фыркнула и, не удержавшись, расхохоталась.

— Надобно мне… — Я поерзала, все ж в малиннике было неудобственно. Тесно. Колюче. Не повернешься, чтоб за плеть зеленую не зацепить.

Сказывать Еське?

Если уж попросила волосья добыть, то… надобно уж говорить, а то с полуслова толку не будеть.

— Есть книга одна… туточки есть… была. — От что у меня за язык такой, вроде и знаю, чего сказать, а все одно заплетается, что коса в кривых руках. — У Арея ныне. Слово Божинино. Старое. Там обряд один… и сказано, что… темные чары развеет, проклятье, коль есть, любое снимет… и от воли освободит.

— От воли освободит, — эхом повторил Еська.

И призадумался.

Так мы и сидели. Он задуменный. Я. И Щучка, которая с пчелы одное глаз не сводила. Пчела та вилась над Щучкиною головой, то ближе подлетая, и тогда Щучка голову в самые плечи вжимала, то отступая.

— Зослава, ты знаешь, что подобные заклятия на крови вершатся… и дело это… нехорошее?

Я кивнула.

— И запрещенное.

И это ведаю. Не глупая.

— И что… если уж рисковать, то со всеми… здесь ведь не только мы с братьями. — Еська вытащил из-под задницы сверток, красною печатью запечатанный. И хоть задница Еськина была тоща, но сверток примяла изрядно. И сургуч покрошила. — И я свой волос дам…

Он выдернул из головы да мне протянул.

— И она…

Щучка и ойкнуть не успела, как Еська протянул мне еще одну рыжую волосину…

— И ты… с Ареем своим сама разберешься?

Я кивнула.

Разберуся.

Справедливо. Ежель чаровать, то на всех.

Волос выдернула, хотя ж и жаль было страшне. Оно-то верно, одна волосинка косу не сделает, да все ж… тут одна, там другая, этак и не заметишь, как лысою да страшною станешь.

— Тогда… ты, дорогая моя супруга, помощь окажешь? — Еська обратился к Щучке, которая от этих словей запунцовела. — Потом раскинем, кто с кого… когда с остальными познакомлю.

— Может… не стоит? — Она съежилась и себя обняла. — Тут домов хватает… я как-нибудь так… тихонько посижу…

— Молча полежу, а там и схоронят, — обрезал Еська. — Нет уж, красавица моя навязанная. Всю жизнь в кустах не просидишь. Это раз. А второе… тут, мнится, скоро станет жарко… и так жарко, что лучше держать тебя под боком. Да и не бойся… обидеть не дам.

Я ему поверила.

А от Щучка — не очень.

Игорь Войтютович Жучень пребывал в немалом расстройстве, и причиной тому была не слабость, ставшая уже привычною, не печеночные рези, против которых не помогали ни настои, ни амулеты лекарские. И даже не тяжелый, с кровью, кашель, напавший в последние дни.

Нет, Игорь Войтютович распрекрасно понимал, что скоро умрет.