Летние гости

И вот Василий Тимофеевич рассказал генералу и другим, что поблизости стояли, какая невероятно красивая у них деревня, какая светлая и веселая речка Чисть. Одно плохо — в деревне теперь нет машин, керосина не хватает. Сидит Лубяна в потемках. Нельзя ли, поскольку войне конец, а лубянцы для помощи фронту ничего не жалели, ни хлеба, ни жизни — десятка четыре их полегло в боях, — нельзя ли попросить какую ни на есть электрическую станцию?

Генералы с большим удивлением посмотрели на старшину. Ишь чего усач придумал! Но ведь не о себе бьется. И вся грудь в медалях — воевал храбро. Грех не помочь такому.

Посовещались генералы, и один сказал, что такую станцию в порядке исключения выдадут. Подписали тут же бумагу для штаба артполка, в котором воевал Василий Тимофеевич. И выдали ведь электростанцию! Степан сам читал сопроводительную бумагу, где печатно было написано, что отпущена электростанция в распоряжение колхоза «Красное солнце».

И вот Василий Тимофеевич со всякими мытарствами вез этот груз домой, да никак не мог доехать. Все свое имущество променял на харч, а ехать еще было долго.

Степану касаткинская затея с электростанцией в ту минуту так на сердце легла, что он хлопнул Василия Тимофеевича по тощему колену: стану тебе от всей души помогать!

Правда, дня через два, когда вволюшку насиделись на дальних путях, Степан по-другому начал раздумывать. К чему ввязался? Если бы сразу на попутный поезд попросился, теперь бы уж рядом с Ольгой обретался. Но покидать Касаткина было совестно. Конечно, вперед умчись, тот и слова не скажет, но про себя, поди, пустомелей его назовет: обещал помогать, а сам деру дал.

Ехали они мимо побитых войной городов и деревень. На месте некоторых сел одни печи белели. Народ копался на пепелищах. Ой-ой, сколько Гитлер людей обездолил, горя наломал! Долго бедному народу придется в нужде жить.

Но люди, видать, оперялись. Вон танк без башни. Тащит плуги по полю. Кажется, доносит оттуда сытным земляным духом. Обрадовались они: ишь какую технику приспособили люди!

Молодцы!

И не побитые войной деревни тоже были с ее следами: крыши провалились, ограды худые, окна скособочились, везде видна нехватка мужиковских рук.

Женщины жали рожь серпами, ставили бабки. Завидя поезд, распрямлялись, смотрели из-под руки. Наверное, о своих мужьях вспоминали. Степан с Василием Тимофеевичем махали пилотками: крепитесь, мол, бабоньки! Может, вернутся ваши любимые да суженые. Одну белую высокую женщину приметил Степан. Больно на его Ольгу была похожа. Смотрел на нее неотрывно, пока не скрыла ее даль. Поди, и его Ольга так же тоскливо на дорогу глядит.

Василий Тимофеевич радовался, что везет в Лубяну пригоршню клеверного семени, пшеницы мешочек. На развод. Жить-то ведь надо не хуже, а лучше, чем прежде. Такого зверя осилили. И за работу по-геройски возьмутся.

Когда так ехали, время бежало быстрее и было легко. А когда мертво сидели по два, а то и по три дня, Степан весь изводился. И дернуло его к этому Касаткину сесть. Накапливалась в Степане скрытая тоскливая злость на Василия Тимофеевича. Хитрый старик, обротал его, заставляет вместе ехать. В том, что везет Касаткин электростанцию, находил он его корысть: ведь для Лубяны эта станция, а не для деревни Сибирь, где живет Степан.

А теперь думает он, что никакой такой корысти не было у Василия Тимофеевича — ни с маково зернышко, ни с крупиночку. Другие с гостинцами ехали, аккордеоны везли, а Касаткин чуть ли не последнюю пару белья променял на ведро картошки, которую они варили тут же, у вагона, разведя костерок меж двух кирпичиков.

Ну, и Степан, конечное дело, запасы свои поубавил, но не так, как Касаткин.

Василий Тимофеевич уговаривал Степана, чтоб тот вперед катил, домой быстрее добирался. Но Степан только хмурился. С радостью бы сорвался с места и на попутный поезд вскочил, да стыдно было старика оставлять одного. Обещал перегрузить элекстростанцию с платформы на баржу.

Уже в своих местах, в городе Котельниче, застряли так, что два дня ни с места. А надо-то было электростанцию с платформы на автомашину и перевезти на пристань. Кажись, плевое дело, солдат с мимо идущих эшелонов толпы. Кликнули бы их — и дело готово. Раз-раз, взяли бы те на руки груз, а если бы стал Касаткин рублевками трясти, за обиду бы приняли. Сколько за войну солдаты на своих рученьках и пушек, и автомашин вынесли из болот и ямин — счету нет.

Но не тут-то было. Машину на станции найти не удавалось ни Степану, ни Василию Тимофеевичу. До войны их немного было, а в войну еще поубавилось.

И, как назло, лил дождь. Только изредка давал себе передышку, а потом опять поливал. Ни свету, ни сухости. Промокли и Степан, и Касаткин до косточек, а машин нет как нет.

Василий Тимофеевич понимал, что всякое терпение у Степана иссякло. Начал его нахваливать: много, мол, ты мне помог. И вот последняя у меня к тебе просьба: не откажи, будь добр, поезжай вперед в Лубяну и сообщи, что с таким грузом я приеду.