Летние гости

— Дак человек работать хочет. Не одна ведь молодежь у тебя, и старики приходят, пускай их завлекает Федор Иванович. Сам-то ведь тоже до пенсии доживешь, — наставлял Степан племяша.

Санька не верил, что когда-нибудь станет стариком, и стоял на своем:

— Молодежь надо в деревне закреплять. Их в три прихлопа, два притопа теперь не развеселишь. Больше денег надо на культпросветработу, эстрадный оркестр.

— Дак ты молодежью и занимайся, а Федор-то Иванович пусть у тебя как заместитель по старикам да пожилым будет.

— А как я ему ключи оставлю, у меня ценности.

— Ну, Сань, тебе помощь, а ты все во вред оборачиваешь, — расстраивался Степан. — Не бойся ты, ничего у тебя Колодин не отберет.

Понял ли чего Санька, трудно сказать, но вроде чаще пускать стал Федора Ивановича с его куклами в Дом культуры.

И еще Федя сильно старым житьем интересовался, ко всем лубянским пенсионерам по зиме завернул.

А к Степану прямо в мастерские прикатился.

— Приду, — кричит, чтоб гул перекрыть, — Степан Никитич, к тебе! Вопросов неясных много.

— Сколь хошь, приходи, да только не больно я еще старый, самую старину не помню, — сказал Степан.

— Ну как, ведь ты, Степан Никитич, двадцать пять председателей пережил, — семеня сбоку, не отставал Федя.

— Это правда, — согласился Степан, расстилая ватник, чтоб лезть под трактор.

Конечно, в мастерской что за разговор: звон-бряк. Из-под трактора крикнул Степан, чтоб Федор Иванович приходил домой. И тот стал наведываться с перегнутой вдвое тетрадочкой к Семаковым.

Степан слышал постук его легких, робких шагов: Федор Иванович валенки веником обмахивает. Пальто снимает, у зеркала привычно укрывает лысину длинной, заботливо отращенной косицей и перед Степаном является уже во всей своей стариковской красе.

— Федор Иванович, поужинать садись, — зазывает его Ольга. Ради гостя она в новом фартуке. Того гляди запоет: «В низенькой светелке…»

— Да нет-нет, я не хочу, я поел, — из приличия отказывается тот.

А какая у него еда. Холостяк!

— Садись, Федор Иванович.

Тот садится и ест с аппетитом. Видно, самодельные-то обеды хуже.

Федю все интересует, почему деревня, в которой Степан жил до того, как в Лубяну перебраться, называется Сибирь.

— А што о Сибири говорить? Сибирь и есть Сибирь — ото всего в стороне была, как прежде настоящая Сибирь. Вон в радио и по телевизору говорят: Сибирь-то настоящая вовсе переменилась. А вот деревня Сибирь окончательно упала, — пояснил Степан. — Теперь в ней никого нету. Последняя жительница Аграфена померла. А Сибирью эту деревню, знать, окрестил дядька Яков или кто-нибудь до него, но такой же выдумной мужик. В дядьке-то Якове страсть сколь силы и озорства помещалось. Пильщик он был.

Степан щелкал стершимся до желтизны портсигаром и добавлял:

— Вот это ты в тетрадку-то не пиши. Покажу, как пилили-то раньше.

Он вставал и, размахивая руками, показывал, как работали на продольной пиле, хотя Федор Иванович был постарше Степана и, наверное, видел это.

— Дак вот, — рассказывал Степан дальше, — под стропилами внизу дергаешь — опилки в глаза, не больно хорошо, а вверху тоже не сахар, пила-то, считай, пятнадцать фунтов, а то и больше весила. Намаешься. А дядька Яков это дело любил. Такой вот был человек.

Про первых трактористов расспросил Федя, потом про то, как Василий Тимофеевич электростанцию привез. В газете об этом напечатал. Складно у Феди все вышло, только самого первого тракториста, который еще на «фордзоне-путиловце» работал, назвал не Парменом, а Парфеном.

Федя, расстроенный, прибегал, извинялся, говорил, что у него ладно было, а вот почему-то не то имя появилось.

Но главное-то, Василия Тимофеевича вспомнил Федя. Таких, как Касаткин, всем надо знать.

Теперь Федя встретит Степана и ну рассказывать о своем кукольном театре, о сыне Коле. На лице морщины в решеточку, а глаза веселые, так и светятся радостью.

— Коля обещает в Лубяну приехать. Может, этой весной. Я не хвалюсь, но мне кажется, что человек он просто талантливый.

— Пусть приезжает. Места у нас самолучшие, — подбадривал Степан Колодина.

Как-то в мае приходит Степан на обед, видит — Федя возится со школьниками: подсаживают новые тополевые ветки вместо объеденных козами, липы с поврежденной корой обматывают толевыми бинтами. В общем, жалеют и лечат посадки. Ребятня кричит:

— Дядя Федя, а я так сделал?

— Дядя Федя, а Манухин ветку обломил.

Федя весь сияет. Ходит, смотрит, ребят хвалит. А их, главное дело, подхваливай, тогда они сделают и то, что вроде не по их силам. И взрослого похвали — он из кожи полезет, а ребенка тем более.

Только сел Степан за стол, бежит Федя. Улыбка во весь рот. Бумажкой машет.

— Степан Никитич, Коля мой приезжает. Вот телеграмма.

Надо бы на легковой автомашине такого гостя везти, а в конторе ни той, ни другой нет: директор уехал на совещание, на второй Андрей Макарыч укатил в банк.

— Довези меня на тракторе, — стал упрашивать Федя.

Хорошо, что Афоня Манухин оказался на месте. Выпросил Федя у него Степана вместе с трактором.

— Поезжай, коли так. В Иготине пусть Степан Никитич захватит комбикорм, чтоб порожним не ехать.