Летние гости

На берегу широкой весенней реки услышала она новую песню. Ее пели девчата и парни, которые выкатывали из воды бревна, пилили их. Около работающих развевался воткнутый древком в землю красный флаг. Вера долго стояла, слушала песню и смотрела, нет ли среди этих людей Капустина.

— Эй, панамочка, иди сюда, — взмахнул рукой веселый парень в кубовой рубахе. — Песню петь научим.

Она повернулась и заспешила, страшась чего-то, хотя у этого парня можно было спросить о Капустине.

На Пятницкой около зловонной кучи суетились люди в шляпах и длинных пальто, неумело ковыряя лопатами мусор. Вера узнала в высоком седом человеке преподавателя епархиального училища Коцинского. Он всегда был такой чистенький, а тут…

К работающим подошел какой-то распорядитель — голос труба, френч болтается на исхудалом теле. У него тоже можно было спросить, но Вера побоялась.

— Нетрудовой элемент копается, — сказала женщина в подоткнутой юбке, выплескивая на средину улицы помои. — Ой, чо и деется, девонька!

Когда в горсовете постовой сказал, что Капустин в отъезде, она вдруг стала решительнее, догадалась найти Солодянкина и пошла с ним к Гырдымову. Но лучше бы не ходить к этому комиссару с колким, подозрительным взглядом. Гырдымов вызвал у нее такую боязнь, что она выскочила из горсовета, не помня себя. Ей вдруг стало тяжело в Вятке. Она почувствовала себя совершенно чужой и презираемой. Глухая стена была перед ней, и преодолеть ее она не видела никакой возможности. И тот разговор о Шиляеве, с которым ехала она, показался ненужным. Просто спьяну болтал отец Виссарион о мести волисполкомовцам.

Когда шла по Московской, солдат в шинели внакидку нехорошо цокнул языком. Тут же подскочил к ней увертливый горбун в грязном пиджаке, застегнутом на булавку, и крикнул:

— Барышня, дай хлебушка кусочек!

— У меня нет, — виновато ответила она.

— Ух ты, буржуйка! — возмутился нищий.

Солдат захохотал, и она бросилась бежать, не разбирая дороги. Услышала, как треснули выстрелы. Она решила, что это нищего из-за нее убил солдат или по ней выстрелили, и ей стало еще хуже. Оказалось, пролетел мимо, обдав ее синим дымом, мотоциклет. А нищий стоял как ни в чем не бывало и тянул руку.

В это время послышался спасительный голос Бореньки:

— А я вас везде ищу, Верочка. Садитесь. Что ж это вы? И у вашей тети был, и в училище заезжал. Матушка ваша беспокоится.

Вера стала на подножку тарантаса.

Пахуче цвела рябина. Сонливый денек утомленно ожидал дождя, который наконец ударил бойким перевалком. Вера не замечала этого дождя, не слышала не нужных никому Боренькиных речей. Она теперь знала: вернется домой и все останется по-старому. Боренька будет есть пироги, играть в дурачка, потом полезет обниматься. И если он скажет: «Я с ума схожу по вас, Верочка, неужели вы не чувствуете?» — ей уже не набраться духу и не ответить, как тогда: не чувствую. Ею овладело равнодушное послушание.

Потом просочилась горькая злость на себя: но как же так, как же я ничего не сделала? И она заплакала, отвернувшись от Бореньки. Хорошо, что шел дождь. А то бы Боренька стал ее утешать. А так он слез не разглядел.

ГЛАВА 16

В губисполком и в губпродком пришли телеграммы, в которых требовалось срочно помочь Петрограду хлебом.

По волостям и уездам разъехались комиссары. В Тепляху выехал Гырдымов. В селе он появился к вечеру. Окинул взглядом просторную комнату волисполкома, не то пошутил, не то сказал вправду:

— Богато живете, лавки крашены. Здесь я и расположусь.

Зот ковыльнул навстречу, заботливо спросил:

— Пошто здесь-то? И на квартиру можно, товарищ Гырдымов. — Он сразу узнал его. — У солдатки одной изба большая, ребят нету. Отдохнете, да и покормит она. Недалече это.

Гырдымов нахмурил брови:

— Ты это что? Знаю я эти штуки. Я человек с выдержкой. Вникай!

— Да я ведь с простой души сказал, чтобы… — прикинулся испуганным Зот.

Гырдымову это понравилось.

— Смотри у меня. Я строгость люблю.

Он расстегнул ворот суконного френча: ух, и жара…

— К утру мне чтоб список пофамильно был, кто чрезвычайный налог еще не уплатил, чуешь? — и подозрительно посмотрел на Зота.

Зот с той поры, когда читал несуществующую бумагу, не видал среди комиссаров таких строгих, как Гырдымов. Но не оробел: хоть и несговорчив, может, удастся столковаться.

— Я и сейчас список могу, — Пермяков быстренько подал бумагу и еще раз сделал попытку растопить комиссарово сердце. — На войне вас поцарапало? На щеке-то шрам.

— На войне.

— А меня вот, — и стукнул деревянной ногой, — и волос я весь с головы потерял. Считай, двойной я калека от войны.

— Оно конечно, — посочувствовал Гырдымов.

— Выходит, оба мы бывшие солдаты. Может, ко мне тогда заночевать пойдете. Место найду.

Гырдымов вроде помягчел к Пермякову: увечный, тихий и аккуратный — все под рукой. Но сказал с прежней неприступностью:

— Спать здесь стану. А сейчас иди. Поужинаю, да и работать мне надо.

Но Зот помедлил, ждал: может, захочет чего начальство, проявит себя, понятнее станет, как к нему подходить.