Летние гости

— Приходи чаек пить, дорогуша! — крикнул ей Андрюха. Видно, решила деваха, что из ее вагона этот балагур с кипятком.

«Ну и Андрюха! Что тебе артист!» — думал я с восторженным замиранием. Прошел ведь в вагон.

Мы стояли с дедушкой у глухой зеленой стены эшелона, побаивались часового, замершего на площадке товарняка, и ждали, когда Андрюха откроет дверь.

— Не положено ведь в таком-то поезде, уехали бы к вечерку, — запоздало уговаривал меня дедушка.

Я успокаивал его, доказывал, что Андрюхе надо ехать через три дня обратно, нельзя терять время.

Каким решительным и смекалистым стал он у нас! Такой и на фронте не растеряется. А ведь еще два года назад, когда приехал он в первый раз в город, всего боялся. В нашем Коробове застращали Андрюху жуликами, которые разрезают котомки, молниеносно вытаскивают из-за пазухи узелки с деньгами, очищают карманы, и он почти в каждом горожанине видел грабителя.

По нашим соображениям, поезд вот-вот должен был тронуться, потому что уже брякнул колокол. А может, и другому поезду давал он знак. Вернее всего, нашему. Однако дверь все не открывалась.

«Вдруг Андрюху арестовали там? — подумал я. — Где мы будем его искать? Не придется тогда нам ехать в деревню».

Дедушка любил, чтобы все было сделано по доброму порядку и согласию, поэтому отговаривал меня ехать в этом поезде.

— Напрасная затея.

— Но ведь Андрюха сказал.

Вдруг у одного из вагонов приотворилась дверь, и Андрюха замахал нам руками. Вот мы около подножки. Дедушка тяжело дышит, хватаясь за грудь, а я с торопливой радостью сую Андрюхе его котомку, дедушкину сумку с инструментами. Нам бы только дедушку в тамбуре устроить, а сами мы на буферах или на подножке. Нам такое нипочем.

— Иди, дедушка, сюда иди, — зашептал я, но в это время дверь распахнулась, и я увидел перед собой крепкие ноги щеголеватой проводницы, обутые в ловкие кирзовые сапожки.

— А ну, кыш, — с привычной небрежностью сказала она и оттолкнула меня от подножки.

Я упал.

Чего-чего, а такого я не ожидал. Ослепленный обидой, я вскочил и вновь бросился к вагону, но проводница снова оттолкнула меня.

— Как вам не стыдно! Ведь вы женщина. Зачем такая жестокость? — задыхаясь, уговаривал проводницу дедушка. — Мы уйдем, уйдем. Скажите разумным словом, а не так. Мы уйдем. Пойдем, Паша, пойдем.

Но я вскарабкался на ступеньку. Обливаясь слезами, намертво обвил поручень руками. Я не хотел быть слабым ребенком, я постою за себя, я назло не отцеплюсь от поручня, если даже меня будут бить по голове.

Проводницу, видимо, это забавляло. Она делала все неторопливо, расчетливо. Выждала момент и подопнула галошу. Галоша с моей ноги упала под вагон. Не поедешь же в носках. Галоши у меня вместо ботинок. Дурак! Надо было подвязать их. Пришлось спрыгнуть вниз.

— Ну, полезешь еще? — сплевывая подсолнечную шелуху, надменно кинула проводница. — То-то.

Такую не проймешь слезными просьбами. Ее не задевал ни укоризненный дедушкин взгляд, ни мой плач.

— Пойдем, пойдем, Паша. Не надо, — уговаривал меня дед, но я уже ничего не видел, кроме обидчицы, и опять бросился на подножку.

Проводница подставила под мои кулаки захлопнутую дверь. Я забарабанил кулаками в глухое железо, постепенно понимая, что все это напрасно. Тем более что прямо к вагону шел военный командир. Он нас отгонит от поезда или даже арестует. Я слез на землю. Дедушка гладил меня по вихрам.

— Ведь я тебе говорил. Вот видишь. Уж лучше вечером уедем. Пойдем, Паша, пойдем.

Размазывая злые слезы, я упирался и не хотел уходить, пусть даже меня арестует этот военный командир.

В командире было что-то знакомое. Горбоносое худое лицо. Сергей Антоныч! Я скрылся за дедушку. Надо быстрей юркнуть под вагон и спрятаться. Он не арестует, но он сделает хуже. Он расскажет о том, что я не ходил в школу и, наверное, меня оставили на второй год. Но я не ушел.

— Павел! Беглец. Куда это ты? — положив мне на плечо руку, спросил Сергей Антонович. В фуражке, военной форме он совсем не походил на прежнего плешивого мешковатого раненого костыльника. Бравый, подтянутый, командир как командир. Вот что делает с человеком одежда.

Дедушка что-то стал объяснять Сергею Антоновичу про Андрюху, про печь для Ефросиньи. Не знаю, понял ли что Сергей Антонович, только он вскочил на подножку, вынул из кобуры пистолет и, приспособив дуло к замочной скважине, повернул. Дверь открылась.

Та же щеголеватая проводница с тем же злым выражением на красивом тонкобровом лице смотрела на нас.

— Еще хочешь, да? — с готовностью спросила она.

— Нет, это я открыл, — сказал Сергей Антонович, поднимаясь в тамбур. — Что же это ты, подруженька, молодая, красивая, кровь с молоком, а такая сердитая?

Проводница с презрением лузгнула семечко, скорлупка пристала к пухлой губе. Эту деваху нелегко было сбить с привычного тона.

— По законам военного времени обязана не пускать. Что я не так сделала?

— Не пускать? Это одно. А грубо толкать позволило тоже военное время? — спросил Сергей Антонович.