Летние истории

— Ну да. Не знаю почему. Она лежала на боку, спиной ко мне. Прямо на полу, кремовом, ничем не укрывшись. Я решил, что она спит, и окликнул ее, раз, другой, третий. Наконец она отозвалась. Я не знал, с чего начать, и только сказал: «Я съездил туда». Но мама все так же молча лежала на полу, никакой реакции. И тогда… Сейчас я вообще не понимаю, почему не дождался более подходящего момента. Мозг у меня включился уже после того, как с языка сорвалось: «Бабушка сказала, мой отец мне не отец. Это правда?»

— Вы так и спросили об этом, стоя возле двери?

— Да, — кивнул Айдзава. — Теперь жалею, надо было поговорить в другой обстановке. Чтобы хотя бы видеть мамины глаза.

— А что мама?

— Она долго молчала. Уж не знаю, сколько длилось ее молчание, но все это время я стоял и смотрел ей в спину. В конце концов она медленно села на полу и сказала: «Да, правда». А потом добавила: «Это было так давно. Чего ворошить прошлое?»

На этом месте Айдзава умолк, и мы оба потупились, разглядывая каждый свою чашку.

— А что дальше? — спросила я.

— Дальше я не помню, как открыл дверь, вышел из квартиры и отправился наматывать круги по окрестностям. Я осознавал, что в моей жизни произошло что-то ужасное, и в то же время находился в полной прострации. Чувствовал, что мне надо о чем-то подумать, но не знал, о чем именно. Такое чувство, как будто у меня внутри засел инородный предмет. Будто меня заставили его проглотить, и теперь он застрял у меня под ложечкой и с каждой секундой становится все тверже и тяжелее. В груди давило, я задыхался. И одновременно было странное чувство, словно все это происходит не со мной.

В общем, я просто шагал по улице. Доходил до угла, поворачивал направо, на следующем углу опять направо и так далее. По пути купил бутылку воды. Потом увидел парк, сел там на скамейку и долго рассматривал свои ладони под светом фонаря.

— Ладони? — переспросила я.

— Да, я знаю, это всего лишь обычные ладони… сколько на них ни смотри, ничего интересного не разглядишь. Но, наверное, на тот момент это оказалось единственным, на что я был способен. У меня в голове снова и снова всплывали слова бабушки: «Ты не принадлежишь к нашему роду». Конечно, о донорстве спермы я тогда не знал, даже не слышал ни о чем подобном, поэтому допускал, что я внебрачный ребенок. Или, может быть, меня усыновили. Но в голове это не укладывалось. Вот я и сидел, уставившись на свои ладони, как дурак. На них были складки и жилы, были пальцы — по пять штук на каждой. А еще суставы, подушечки пальцев. Какая странная форма у человеческих ладоней, подумал я. И только тогда вспомнил об отце.

Я кивнула.

— Отец… Поразительно, но при всем том он меня очень любил. В молодости ему удалили грыжу. Лапароскопии тогда не знали, сделали разрез со спины, и операция прошла не очень удачно. К счастью, денег у родителей отца хватало, поэтому на работу ему выходить не пришлось. Бабушка обожала своего единственного сына и решила, что лучше ему заниматься садом или мелким ремонтом. Поэтому отец всегда был дома. Когда я возвращался из школы, он с искренней радостью встречал меня, подробно расспрашивал, как прошел день. И сам тоже рассказывал мне много интересного.

Однажды отец признался мне, что пишет книгу. У него в комнате вообще было много книг — не только на полках, а повсюду. Мне казалось, что он только и делает, что читает книги. И еще я помню, как он до поздней ночи что-то писал, низко-низко наклонившись над столом. Если я тянулся к его книжным полкам и начинал читать названия на корешках, отец вставал со мной рядом, снимал с полок одну книгу за другой и рассказывал, о чем они. Например, эта — самая подробная в мире книга о китах, эта — история об одной семье, богах и правосудии: на протяжении четырех дней происходит полная неразбериха, но очень интересно. Рассказывая, отец перелистывал страницы книг, и мне запомнились его руки. Пальцы были очень белые — наверное, из-за того, что отец редко бывал на улице, но ладони покрывали красноватые пятна, а с тыльной стороны кожа то и дело шелушилась. Ногти веерообразной формы. Руки… Уж не знаю, правда ли они были крупными или мне только так казалось, но я запомнил их толстыми, словно из теста. И теперь я сидел на скамейке, рассматривал свои ладони и думал, что в них нет ничего от моего отца.

Айдзава снова уставился было в окно, но вдруг точно смутился и посмотрел на меня, тряхнув головой.

— Что-то я все о себе и о себе. Как же так получилось? Я ведь пришел, наоборот, чтобы вас выслушать. Откуда вообще вылезла тема моего отца?

— Вы сказали, вам интересно, как пишут книги, и заговорили о нем, — засмеялась я, ободряюще кивая ему.

— Точно. — Айдзава тоже рассмеялся. — В конце концов мне так и не довелось узнать, что именно писал мой отец.

— После него ничего не осталось?