Летние истории

— М-м… — задумалась Юса. — Тогда будешь Нацумэ! Будем с тобой как девчонки из волейбольной команды — на «ты» и по фамилии.

— И правда, как в спортивной секции. Хотя я туда не ходила ни в школе, ни в университете.

— Слушай, я немного не договорила насчет твоей книги. Она правда очень интересная! Я, когда читала, вспомнила «Реку Фуэфуки»[13]. Ты, наверное, любишь этот роман.

— Я его не читала, — призналась я.

— Правда? — удивилась Юса. — Это сага о жителях одной деревни. Поколение за поколением, судьба за судьбой. Масштабный сюжет, большой временной охват, при том что роман, как ни странно, не такой уж и длинный.

Потом мы заговорили о диалектах в литературе. Юса спросила, нет ли у меня желания написать роман целиком на моем родном осакском диалекте. Когда я честно ответила, что мне такая идея не приходила в голову, она поделилась со мной впечатлениями о том, как говорят в регионе Кансай и конкретно в Осаке.

— Это было нечто, — сказала Юса. — Я однажды ездила в Осаку и там услышала разговор трех женщин. Они просто фонтанировали эмоциями, никакого стеснения, все в лоб! Если представить это как литературный текст, там были бы перемешаны слова автора, реплики персонажей, разные точки зрения, связки, времена… И такая словесная перестрелка продолжалась целую вечность! Причем болтали они на космической скорости и хохотали все это время без умолку, но разговор был вполне осмысленный, даже удивительно. Совсем не похоже на тот осакский диалект, который мы слышим по телевизору. Там все подгоняется под задачи телевидения. А настоящий разговор на осакском диалекте — это скорее не общение, а состязание. В котором ты и участник, и зритель. Как бы сказать… Это искусство устного рассказа.

— Искусство… — эхом повторила я.

— Да-да. Мне кажется, все кансайские диалекты — наглядный пример того, как сам язык эволюционировал вместе с этим искусством. Стремясь к совершенству, язык мутировал, меняя интонации, грамматику, темп речи и так далее. Что в свою очередь влияло и на содержание речи.

Прежде я как-то не задумывалась о своем родном диалекте, так что слушала Юсу с огромным интересом.

— Помню, меня как стукнуло, — продолжала она. — Мои друзья говорят на разных диалектах, но я всегда считала, что диалект — это всего лишь диалект. Это не другой язык. Но в Осаке… я ушам своим не поверила! Я себе даже не представляла, что так бывает! Неужели сами осакцы не чувствуют, как они разговаривают?

Я ответила, что лично я ничего особенного не чувствую.

— А главное, знаешь что… Я не понимаю, как все это передать в письменной речи, — задумчиво произнесла Юса. — Есть писатели родом из Осаки, которые пишут на своем диалекте. Я прочитала несколько таких книг, чтобы посмотреть, как диалект выглядит в тексте. Но там это не работает. Как у вас говорят — не бьется. В какой-то момент я сообразила: неважно, родной это для тебя диалект или нет. Потому что стиль устной речи и стиль текста — это разные вещи. Стиль текста изобретает его автор. И неважно, откуда он. Важно, чтобы у него был речевой слух.

— Слух, — снова повторила я.

— Да, слух! — радостно подтвердила Юса. — Писатель должен услышать ритм или, может быть, даже биоритм, на котором строится диалог, уловить его мелодию. Кожей. А потом переплавить в текст. Вот что я называю речевым слухом. Как у Танидзаки.

— Танидзаки? — переспросила я.

— Да. Дзюнъитиро Танидзаки, — пояснила Юса, отчетливо выговаривая каждый слог, будто читала по бумажке. — Точнее, его «История Сюнкин». Не «Мелкий снег», не «Свастика», не кошки и не насекомые, а именно «История Сюнкин». И ведь Танидзаки даже близко не был носителем кансайского диалекта!

— Но разве эта повесть написана целиком на осакском… ну, то есть на кансайском диалекте? Мне казалось, он там только в репликах персонажей, — задумалась я.

Я читала «Историю Сюнкин» один раз, больше десяти лет тому назад, так что подробностей не помнила. Но сцена, где Сюнкин обрушивает на неумеху Сасукэ свою ярость, избивая его плектром для кото, все еще так живо отзывалась у меня в пальцах, в руках, в голове, будто на месте Сюнкин была я сама. Видимо, это и означает — «уловить кожей».

— О чем и речь! — рассмеялась Юса. — Неважно, используешь ли ты слова и грамматику осакского или какого-нибудь еще кансайского диалекта. Даже если все произведение написано на литературном японском или вообще на другом языке, там все равно можно передать эту особую прелесть кансайской речи. При помощи той самой мутации языка, о которой я говорила.

— Вон оно что!

— А то! — со смешком подтвердила Юса, неумело изображая осакский диалект.

С тех пор Юса звонила мне примерно раз в неделю.