Летние истории

- Очень мне понравилась эта твоя песенка: "Хочет девочка шоколадку, трам-бара-ра-пам-пам", - напела она, разом переврав и мотив, и слова, что, впрочем, большого значения не имело, поскольку Боря к этой песенке решительно никакого отношения не имел.

- Спасибо.

- Так. Что-то мне надо было сделать: - Анна Георгиевна щелкнула пальцами. - А, вспомнила. Я пошла к Наде, без меня не шалите.

- Хорошо, подождем вас.

- Не умничай, - бросила она через плечо, удаляясь вглубь дома.

Боря торжественно оглядел сопящего младенца, без труда удержавшись от традиционности в духе "маминых глазок", и взялся пить чай.

- Ты не против, если я покормлю? - бросила Тоня взгляд на расшумевшуюся коляску.

Боря был не против.

- Антуанетта, а чего ты вдруг решилась? - ему было очень неловко сидеть к ней спиной, и он развернулся, оперевшись взглядом об стол.

- Ты о чем?

- О чем: о ребенке. - Боря принялся разглядывать обойный узор.

- Боже мой, какое джентльменство! Боря, можешь смотреть на меня, только пообещай не перевозбуждаться.

- Я постараюсь.

- Мог бы, кстати, и пококетничать: страстно задышать или, там, завести упоенно глаза.

- Ну, знаешь ли, после твоих топлессовских загораний это было бы несколько нарочито.

- Подумаешь: такое зрелище каждый раз, как в первый.

Боря ожесточенно шарил по уголкам бессильно сжавшегося воображения, но ничего достойного не находил.

- Где все? - сжалилась Тоня.

- Кто где, Илья, как я понимаю:

Они посплетничали минут десять. Тоня сочувственно поцокивала языком, с интересом гнула бровь и доброжелательно покачивала головой, Боря же, быстро наскучив беседой, лениво отвечал, машинально поигрывая зипповской зажигалкой, откидывая время от времени крышку и чиркая колесиком.

- Ты, если курить хочешь, то давай, к окошку только переберись.

- Ага, - Боря, подергав заедающий шпингалет, распахнул раму и, усевшись на подоконник, потащил сигарету из пачки с верблюдом.

- Что за девочка у Ромки?

- Ну, симпатичная:ножки только немного плебейское, - сказал он, разглядывая ногти.

- Фи!

- Какие есть.

- А Рома чего?

- Что Рома? Страдзинский - и есть Страдзинский, не создан он для приключений - ему давно пора жениться.

- Это еще почему? - спросила зачем-то Тоня, улыбаясь пониманием.

- А ты не обращала внимания, что все его романы перерастают в какие-то сложные со множеством нормальному человеку недоступных перипетий сожительства?

(возможно, это было экспромт)

- Злой ты, Боб:

- Не, я наблюдательный. Понимаешь, у него всегда была тяга к семейным узам, но если раньше это было, пусть отчасти, но разумно, то теперь: Боря прошелся по комнате, помогая течению мысли.

- Эй! Вали к окну.

- Что? - Боря недоуменно глянул на дымящуюся в руке сигарету, словно недоумевая:

что за штуковина прицепилась к его руке?

- Ах да, извини, - он ловким щелчком отправил сигарету во двор. - Так вот, раньше я не то чтобы понимал: ну, я не знаю: ну, хоть как-то мог объяснить. Но теперь! Какая-то девочка из Юрьевска!.. Бред! Короче говоря, слышится мне во всем этом марш Мендельльсона.

XIV

После тихой чуть в стороне беседы на автостоянке возле гостиницы "Олимпия", где Стас настаивал, а Аня отрицательно качала головой с небольшой, но непреклонной амплитудой, машина вырвалась на Юрьевское шоссе.

В наступавшей полумгле Страдзинский, скособочившись, посмотрел в щель между передними сидениями - зеленеющая стрелка перекатилась через черточку с надписью "140". Страдзинский - не в первый раз за последние сутки пожалел, что в его машине так некстати перед самым отъездом в Лифляндию рассыпалась подвеска. Он, собственно, и поехал-то из Вены через Питер из-за машины, но жалел сейчас Рома вовсе не о зря потраченном времени.

- Стас, а ты не мог бы ехать немного помедленней? - стрелка в ответ дотянулась до "150".

- Прекрати демонстрировать свою мужественность, мы уже поняли - ты настоящий ковбой, так что незачем больше прибавлять, - попробовал Страдзинский пронять его иронией.

Стас - живое воплощение мужской отрешенности, прикурил сигарету и набавил газу - спидометр безучастно показал "160".

Метрах в двухстах впереди расхлябанно громыхала фура, чуть дальше дорога, слегка изгибаясь, уходила вправо. Стас, лихо подведя "Мерседес" к заднему в шлагбаум выкрашенному бамперу, вынырнул на встречную и вошел в поворот, добравшись уже до середины грузовика. Страдзинский сглотнул слюну - и точно, в лицо ударили четверо спаренных фар. Рома машинально отметил, что левая горит тусклее остальных.

- Мудак! - выдохнул кто-то внутри него.

Водитель фуры подал вправо - Стас прижался к нему. "БМВ", чиркнув колесами по обочине, пронеслось мимо, обдав Страдзинского упругой волной воздуха через опущенное водительское стекло.

Рома почувствовал, как место ужаса и остекленения занимает грохочущая ярость.

- Останови, - негромко сказал он, угрюмо сдерживаясь.

Когда "Мерседес", качнувшись в последний раз, благодушно замер на обочине, умиротворяюще урча двигателем, Страдзинский неторопливо (не дай бог, ни одного резкого движения - не расплескать бушующую злобу) выскользнул на улицу и распахнул водительскую дверь.