Из динамиков послышалось знакомое вступление, потом удар барабана — и вдруг все ожило, будто кто-то сдернул ткань, накрывавшую все в комнате, и на свет показалась старая мебель, рисунки, воспоминания. Мелодия продолжала течь дальше без слов, но за ней, словно издалека, слышалось пение хора. На экране одна за другой закрашивались буквы. Я внимательно вчитывалась в каждое слово.
Я смотрела на строки не отрываясь. На меня нахлынула невыносимая грусть. В горле что-то задрожало, и я машинально прижала ладонь к груди. Мы с Нарусэ по-прежнему живы, но тех нас больше не существует… Это осознание переполнило меня, сжало грудь, как тисками. Тогдашний, исчезнувший навсегда Нарусэ-подросток питал ко мне такую же нежность, какая заключена в этой песне. Как он дорожил мной, бестолковой, оторванной от мира девчонкой…
С тех пор прошло много-много лет, и вот я оказалась здесь — в Токио, на Сангэндзяе. Совершенно одна.
Рассчитавшись и выйдя на улицу, я почувствовала запах дождя. Все небо затянули облака, но дождевые или нет, было непонятно. От влажной духоты по спине и шее мгновенно хлынул пот. Надев сумку на плечо и с трудом переставляя отяжелевшие ноги, я отправилась по переходу через дорогу.
Глядя на проезжающие машины, я вспомнила, как в детстве сидела на бордюре тротуара, глядя, как они пролетают мимо одна за другой. Тогда мне приходила мысль, не лучше ли мне умереть под колесами и тем облегчить жизнь маме, работающей с утра до вечера и изнемогающей от усталости из-за нас с Макико. Тогда одним ртом будет меньше, а значит, маме станет легче, думала я, не отрывая взгляда от автомобилей, но в итоге так и не решилась. Интересно, как бы все сложилось, если бы я все-таки прыгнула под машину и умерла? Наверное, мама и бабушка Коми расстроились бы. Но, может быть, им не пришлось бы столько работать и столько всего терпеть, у них появилось бы время пожить для себя и они не заболели бы раком. Впрочем, что толку гадать об этом теперь… Дойдя до тротуара, я миновала «Кэррот-Тауэр» и медленно зашагала по площади, вымощенной кирпичом.
Сквозь освещенные окна «Старбакса» через дорогу виднелся зал, полный посетителей. Мимо меня прошли, держась за руки, мама с ребенком. Оба веселые, радостные. «Какой же ты у меня молодец!» — с улыбкой воскликнула мама, наклонившись к мальчику в зеленой бейсболке. Супермаркет сиял огнями, множество народу заходило в его двери и выходило наружу. Уловив запах жареного мяса, я вспомнила, что весь день толком ничего не ела. Только йогурт с утра, и все. Потом я так разнервничалась, что об обеде не могла и думать. Перед глазами возникла бородавка Онды. Я тряхнула головой, отгоняя наваждение, но оно становилось все отчетливее. Поры сжимались и снова расширялись, из них сочился желтый жир, похожий на гной. Пор становилось с каждой секундой все больше, они роились на поверхности бородавки, как маленькие черные насекомые, что бьют крылышками и ищут, куда бы отложить яйца. Я замерла на месте. Ватными пальцами коснулась век. Почувствовала, как под ними двигаются глазные яблоки. Потом с опаской пощупала переносицу. Бородавки там не было. Точно не было. Осознав это, я наконец вздохнула полной грудью. Затем еще раз, для проверки, медленно вдохнула и тщательно выдохнула весь воздух, который был у меня внутри. Подняв голову, я встретилась глазами с прохожей на улице. Всмотрелась в ее лицо. Женщина тоже остановилась, глядя на меня. На протяжении нескольких секунд мы сверлили друг друга взглядами, не двигаясь с места. Это была Юрико Дзэн.
Кивнув мне, Юрико Дзэн проскользнула мимо и направилась к станции. Я обернулась — и ринулась за ней. Я и сама не понимала зачем. Мной двигал некий инстинкт. Поправив ремешок сумки на плече, я ускорила шаг.
Юрико Дзэн была в черном платье с коротким рукавом и в черных туфлях без задника. На левом плече у нее висела черная сумка. На этом фоне тонкая шея и руки казались неестественно бледными. Как и в тот раз, на конференции, ее черные волосы были собраны в хвост. Юрико Дзэн уверенно, не оборачиваясь, шагала вперед, к станции.