Летние истории

Страдзинский слегка порадовался, избежав необходимости играть бильярд под гнетом тоскующей преданности, но в то же время он стеснялся ее, чувствуя какую-то нелепую и раздражительную ответственность за неуверенную бесцветность речи, за забитую безжизненность движений. Будь Люба хорошенькой хохотушкой или тупой и молчаливой красоткой — это было бы много уместней и:

"В конце-концов, Тонька, вообще, своего мужа-бычару сюда приволокла. Но только один раз", — успел подумать Рома, разворачиваясь на стук удара.

Шар, лениво и неохотно переваливаясь, достиг наконец лузы, где замер на мгновение, и, все же решившись, рухнул последним доворотом вниз.

— Не, ты видел!? Каков?!

— Хорош, — искренне отозвался Страдзинский, берясь за веревочную сетку.

— Погоди, — Илья со щегольским хрустом отправил в ту же лузу второй шар.

Затем он промахнулся, оставив биток в удобной позиции. Рома, почти не целясь, хлестко ударил — шар, зайдя, казалось бы, в лузу, вдруг закрутился, встав безнадежной подставкой.

— What's the fuck!? — вопросил Страдзинский, протягивая длинные гневные пальцы к выщербленному шару с полустертой восьмеркойё.

Илья хмыкнул, но вежливо промолчал, отправляя совместно с "ёвосьмеркой" в лузу биток.

— Кто выигрывает? — необыкновенно аристократическим тоном поинтересовалась Светлана.

— Я бы на твоем месте, Рома, в покер сегодня не играла, многозначительно сказала она, пока Страдзинский устанавливал очередной, пятый уже, шар.

— Ничего, будет и на нашей улице праздник, — решительно ответил он, но не угадал.

Партия катилась бесславному завершению, когда Страдзинский снова бросил взгляд в угол, обнаружив изумившую его сцену: Боря с выражением глубочайшего интереса слушал Любу, что-то неправдоподобно оживленно рассказывающую.

"Клеит он ее, что ли?.. — с сомнением подумал Рома, — да нет, не может быть.

Несет, небось, какой-нибудь бред, а Борька, гад, развлекается".

Рассчитавшись за партию, Страдзинский подошел к столику, где Люба, судя по всему, близилась к пику своей захватывающей истории: ":и тут Наташка", — услышал Рома, подходя к столу.

— И как она? — перебил он, усаживаясь за стол.

— Кто?

— Ну, Наташка.

— А ты ее знаешь? — радостно удивилась Люба.

— Да нет, но все равно интересно.

Люба негромко рассмеялась, а Боря только приподнял левый уголок губ миллиметра на три, не больше.

— Так чего дальше-то было? — спросил он.

Люба продолжила увлекательное повествование о том, как она с подружкой ходила на какую-то дискотеку, а потом оказалось, что автобусы уже не ходят, и они: словом, надо было обладать болезненным чувством юмора, чтобы найти в этом потоке тоскливостей хоть самое захудалое развлечение, однако Боря был, казалось, искренне увлечен.

Но даже не это поразило Страдзинского, а то как Боря слушал: не было обычного секундного всполоха улыбки, захватывающего все его лицо, становившееся совершенно детским, не гоготал он раскатистым цинизмом, не кривил губы привычным сарказмом, не было и откровенной скуки:- нет! Он слушал увлеченно и поощряюще, улыбаясь открыто и дружелюбно, даже, пожалуй, чересчур открыто и увлеченно.

Страдзинский повел глазами по бару — Илья обучал Свету игре в бильярд, она кокетничала, и то и другое длилось уже не первый год с равным отсутствием успехов, бутылки за Диминой спиной загадочно подмигивали дробящимся светом ламп.

Это могло стать ответом, но Боря светился довольно убедительной трезвостью, да и вообще алкогольные аберрации были ему не свойственны.

Тем временем Люба привела к финалу свой волнующий эпос, и Страдзинский, отчаявшись разрешить загадку, поймал ее взгляд (без особого труда, надо сказать)

и показал бровями на выход из бара, она, на секунду задумавшись, не понимая, затем все же сообразила, о чем идет речь, и прикрыла, соглашаясь, глаза.

— Мы скоро придем, — бросил Рома, отрываясь от дивана.

XVII

В ванной взятого на прокат номера бился об пластиковую занавеску душ.

Страдзинский, аккуратно нацепив на лезвие "Жиллета" пластиковый колпачок, начал расчесывать мокрые волосы, но, вдруг отложив в сторону гребень, отдернул занавеску и шагнул в фаянсовое корытце.

— Ты ко мне? — спросил она.

Он, не ответив, впился в ее губы и повел рукой по влажной, дышащий свежестью груди, потом, надавив Любе на плече, опустил ее на колени.

Страдзинский увидел, что вода, обильно катясь по его животу, попадает ей в рот, но отодвинулся еще глубже под струи душа, тысячей радостных иголок хлещущих по его плечам. Влажная и грохочущая пелена застлала красным его глаза, и Страдзинский, обхватив Любин затылок, сильными движениями прижимал ее голову все ближе к белой полоске паха.

Желтый огонь безабажурной лампы раскололся надвое в прорезавших пелену трещинах, и он с восторгом ощутил, как она давится, задыхаясь. Спустя минуту или две, когда возбуждение стало медленно уменьшаться, Страдзинский поднял и развернул ее одним движением.