Летние учения

Он стоял во дворе родного дома. Всё было настоящим, словно он и вправду перенесся туда. Даже время суток то же самое – ближе к полуночи. В усадьбе светилось только одно окно – в гостиной. В ветвях старых абрикос и яблонь горели маленькие светошарики, создавая мешанину световых пятен на потрескавшихся известняковых плитках двора и игру теней на беленых стенах усадьбы. Жоан подошел к двери, и только протянув руку, понял, что реальность здесь другая. Это была его рука, крепкая, с широкой ладонью и сильными пальцами рука мужчины из рода Дельгадо – но не юношеская, а мозолистая, огрубевшая и жилистая. Жоан не удивился: в этой реальности мистического сна могло быть что угодно.

Толкнул незапертую дверь и вошел в вестибюль. Здесь все было так, как всегда, только на полу лежал другой ковер, а двери в гостиную сверкали новым лаком и витыми бронзовыми ручками, куда более изящными, чем помнил Жоан. В гостиной светился один светошар, горел камин, у которого в глубоком кресле кто-то сидел. Второе кресло рядом пустовало. Жоан оглядел гостиную. Поменялась обивка на диване и креслах, стулья теперь были другие и пуфики тоже. Столики остались старые, как и банкетка. В стеклянном поставце в углу, где хранились паладинские награды предков, появилась новая полочка с наградными знаками, а на стене, в ряду портретов – дедушка Мануэло и отец, дон Сезар. Жоан сморгнул слезу, повернулся к камину. Там над каминной полкой в большой раме красовался этюд маэстрины Сесильи, тот самый, для которого Жоан ей позировал в роли Поссенто Фарталлео. А на крюках у камина висел паладинский меч.

Жоан подошел к камину, обошел занятое кресло.

В нем сидел брат Микаэло, облаченный в длинную синюю с золотом тунику посвященного Мастера. Был он худой, куда только брюшко и делось. Поседевший, в очках, с большими залысинами, с бороздками морщин на лбу.

– Ну где тебя носило, – Микаэло снял очки, протер и надел. – Я боялся, что не дождусь.

Жоан уселся в свободное кресло. Откуда-то он тут же узнал, что отец и дедуля Мануэло недавно умерли, один за другим, и что сам Жоан едва успел приехать с ними проститься, и что Микаэло тяжело болел и не смог приехать на похороны, только сейчас вылечился и домой наведался. Но все-таки Жоан осторожно спросил:

– Почему?

– Я не могу покидать Обитель надолго, – вздохнул Микаэло. – Фейский подарочек, сам же знаешь. Пока я там, на освященной земле – у меня относительно ясный разум и я способен отличать настоящее от своих фантазий. Но стоит мне провести вне Обители больше трех суток – и начинается… Как же теперь-то? Батя умер, дедуля тоже... Это теперь я, получается… вроде бы как дон? Джорхе-то наследовать никак не может, да и переехать сюда – тоже. Не отпустят же его со службы…

Жоан молчал, пребывая в странном состоянии – он ощущал себя и юным, и сорокалетним, со всем соответствующим жизненным опытом. И знанием того, что для него-юного еще только будущее… и пониманием, что он забудет это знание, когда кончится мистический сон.

Микаэло вздохнул опять, пригладил седые лохмы, сказал:

– Пойдет всё прахом, наверное. Я же тут смогу бывать редко, три дня через две недели, куда это годится!.. На детей полагаться тоже не могу… Старший ведь в паладины захотел, а сын от Лупиты – сам же знаешь, магом оказался, у Эвитиной дочки ветер в голове, а младшие совсем еще мелкие… Разве что Аньес выписать из Мартиники. Да поедет ли она сюда? Там у нее семья, дети… дом свой.

– Почему пойдет прахом? – Жоан вгляделся в брата. – Я же есть. И Джорхе. И ты, хоть у тебя и каша в голове. Мы – Дельгадо. И дети твои тоже есть, и они, хвала богам, не дураки, подрастут и научатся. И Моника. Пусть она и селянка по рождению, но донья из нее вышла не хуже прирожденной.

– А все-таки… Если бы ты отказался от обетов и сделался доном – как было бы хорошо. Жил бы здесь, женился бы на дворянке. И никто бы не болтал, мол, Дельгадо совсем захирели, дон безумный да еще и на селянке женат.

– Было бы, не было бы, – что теперь-то говорить об этом, – Жоан посмотрел на дедулин меч. – Не отказался. И не откажусь. Ты не переживай, Микаэло. Батя… батя ведь Монику всему научил, чтобы она была хорошей хозяйкой. Да и ты не безумный, ну голова иной раз набекрень, так ведь такая беда с любым могла случиться. А насчет женитьбы на селянке – так я этим болтунам… – он сжал кулак. – Я им языки в узелки позавязываю, стоит только услышать, кто именно такое ляпает. Потому как если бы сталось так, что мне бы доном пришлось сделаться – я бы на Мартине женился. Другой мне не надо.

Он взял кочергу, поворошил поленья в камине, чтоб огонь разгорелся.

– Служба у меня, Микаэло, сам знаешь какая. Но что в моих силах – я всё для семьи сделаю, в этом даже не сомневайся. Как и Джорхе – он бы тебе сказал то же самое. Так что семейное достояние не пойдет прахом. Бывали у нашего рода и худшие времена.

Микаэло с благодарностью пожал его руку, встал:

– Спасибо, Жоан. Ну, пойду я, спать лягу. Да и ты не засиживайся.