Летний ангел

«От жары у всех мозги просто закипают, — думает Малин, направляясь к своему письменному столу. — И отказываются работать».

Она смотрит на Карима со стороны. Его тренированное тело в льняном костюме ссутулилось на кресле перед столом, от него веет усталостью, которой она никогда раньше не замечала, словно ему надоела вся эта игра со СМИ, надоело перебрасываться фактами и мнениями и он мечтает о ясности, где все — черным по белому.

«Ну что ж, Карим, ищи свою черно-белую ясность, — думает Малин. Когда-то мир был черно-белым, но с тех пор прошли миллионы лет. Сейчас он состоит из миллионов оттенков, большинство из них уродливые и пугающие, но многие настолько оглушительно прекрасны, что из-за одного этого можно испытывать благодарность за каждый новый день на земле».

И тут звонит ее телефон.

— Форс.

— Это Виктория Сульхаге. Я прочла газету в Интернете. Ты догадываешься, как я разочарована?

— Виктория, я…

— Просто зашкаливает от предрассудков. А я поверила тебе, Малин Форс.

— Виктория!

Щелчок.

Тишина. Ни слова больше.

Лишь предчувствие того, что все катится к чертям.

32

В подвале кондиционера нет, даже вентиляция, кажется, здесь не работает, а маленькие окна, ведущие во двор, хотя и открыты, впускают воздух настолько разогретый, что кислорода в нем уже не осталось.

В подвале — тренажерный зал полицейского управления, одно из самых любимых мест Малин.

Надо пойти туда, несмотря на жару. Надо пойти сегодня, хотя зал более всего напоминает преддверие ада, а недавно окрашенные светло-желтые стены кажутся огненно-оранжевыми, поскольку пот заливает глаза.

Десять минут на беговой дорожке — белая спортивная майка насквозь промокла. В какой-то момент Малин подумала, что упадет в обморок.

В мыслях ее — Натали Фальк. Хотелось бы поговорить с ней еще раз, но что сказать кроме того, что уже было сказано в прошлый раз? Время должно внести ясность, но времени у них как раз и нет.

По гантели в каждую руку, пятнадцать килограммов, вверх-вниз, вверх-вниз, пятнадцать раз, потом отдых. Мышцы на ее руках длинные и упругие — они сильнее, чем кажется.

Она устала до тошноты. Такое с ней случалось и раньше — когда ее рвало в ядовито-зеленое ведро для мусора у входа в зал.

Чаще всего она здесь одна — остальные тренируются где-то в городе. Но Малин нравится это ощущение подземелья. Иногда ей составляет компанию Юхан Якобссон — когда успевает между беготней в детский сад и обратно, измученный со всех сторон угрызениями совести. Она видит, как семейная жизнь изнашивает его, как на его всегда по-мальчишески гладком лбу проступают первые морщинки.

Туве.

Мне тридцать четыре. Хотелось бы, очень не помешало бы завести себе новые морщинки на лбу. Пусть мне и не нравятся те, которые у меня уже есть.

Проклятье. Я выдавлю все то дерьмо, которое принесло с собой это лето, — все дерьмо выдавлю к черту.

Туве. Скоро вернется домой.

Янне. Как я могу тосковать по тебе, если мы не живем вместе уже больше десяти лет?

Я вижу тебя издалека. Твои недостатки бледнеют, уже побледнели с годами. Мы выросли друг из друга — и срослись друг с другом. Может любовь проявляться таким образом?

Она солгала, что не сможет отвезти их в аэропорт. Аэропорт Скавста, «Рианэр» до Лондона и оттуда прямо до Бали чартерным рейсом какой-то британской авиакомпании. Прощание в прихожей двенадцать дней назад теперь как сцена из фильма в памяти — без звуков, без запаха. Янне и она смотрят друг на друга выжидающе, все трое на редкость молчаливы, словно грядущая разлука выявила всю тоску прошедших лет. Насколько все могло бы быть по-другому!

Она обняла и поцеловала Туве, Янне, и прозвучали обычные слова прощания, возникло чувство, что нужны другие, которых до них еще никто никогда не произносил.

«Что же мы делаем?» — мелькнуло у нее в голове. «Лучше бы ты поехала с нами», — сказал Янне, и она заметила его растерянность.

В тот момент она хотела ударить его, накинуться и выбить всю эту чушь, и вместе с тем так захотелось сидеть в самолете, положив голову ему на плечо, ощущать, как спит рядом Туве, а они двое бодрствуют среди этой всепоглощающей гудящей простоты.

— Янне, черт возьми, — сказала она вслух. — Ты же знаешь, что это невозможно.

И почувствовала, что уже произносила, шептала, выкрикивала эти слова тысячу раз, они стали своеобразным ритуалом. Повторяясь и продумываясь достаточное количество раз, они сделались своего рода правдой, и Туве нет необходимости выслушивать эти усталые пререкания.

Туве рядом с Янне — все понимающая, все осознающая.

Что мы творим с тобой, возлюбленное дитя?

Они вышли из квартиры; Пекка, приятель Янне, ждавший в машине на улице, уже начал нервно давать гудки. Досадливое прощание. Дурной знак.

А она отправилась прямо в кровать.

Нет — прямиком в квартиру Даниэля Хёгфельдта. Упала в его объятия на его кровати от «Мио» с хромированным изголовьем. И он выбил из нее всю скорбь. Это было то, что нужно.