Летний день, или Корыто со старостью

– Да ты что, размажешь же! – вытаращила глаза она. – Да еще и руки все перепачкаешь! – Люська уверенно возвратила его руку на место, так и не дав ему ничего ощупать. – Теперь уж сиди и не рыпайся, дома все отмоешь! – приказала Люська.

Паренек, вжавшись в кресло, сидел не шелохнувшись. Крепкая броня оказалась на поверку непрочной и хрупкой. Парень совсем скукожился, вжал голову в плечи и вел себя так, как будто бы пролетел над ним с утра не голубь и не ворона, а по меньшей мере корова.

– И вправду, ты уж не тронь, милок, – вмешалась опять старушка. – А то захватаешь все ручки, а нам еще выходить, держаться за что-то надо, – окончательно прибила его она.

Останови, – взорвался наконец парень. – Здесь, здесь стань! –крикнул он водителю.

Вскочив со своего места, рванул за ручку двери. Маршрутка еле успела остановиться.

Юнец выскочил на дорогу и бросился бежать, оставляя позади разинувших рот пассажиров. Люська проводила его взглядом. Последний раз посмотрела на его стремительно удаляющуюся макушку с развивающейся шевелюрой чистых, шелковистых волос, повыше подняла сумку и наконец плюхнулась на освободившееся место. Перевела дух.

ВЕРА, ВЕРОЧКА И ВЕРУНЧИК

В кармане халата что-то брякнуло. Верочка открыла глаза, уставилась на уже залитый утренним солнцем потолок. Шевелиться не хотелось. Чувствовала себя Верочка паршиво.

«Наверно, точно так же чувствует себя корова», – подумала про себя Верочка, которой так и не удалось сомкнуть этой ночью глаз. В начальную фазу своей жизни она попадает в молочную категорию, содержится в тесном загоне, в котором нет никакой возможности увернуться от роботизированной руки для автоматической дойки, постоянно тянущейся к раздутому, с молочными прожилками вымени.

Верочка где-то слышала, что в аппарате есть сенсорные устройства для сканирования вымени и определения координат места, к которому нужно в следующий момент присобачить один из четырех доильных стаканов.

Верочка фыркнула, не отрывая головы от подушки. «Сенсорные, одно только название, – подумала она, – и никакой связи с действительностью, ни о каких чувствах, тем более коровы, речь, конечно же, не идет. Какой там! – продолжала про себя рассуждать девушка. – Тут о человеке не думает никто, не то что там о корове».

Верочка вспомнила события прошедшего вечера, в очередной раз нахмурилась, резким движением руки поправила впившуюся в плечо бретельку ночной рубашки.

И корова даже не подозревает, что этот оборудованный датчиками, отсасывающий молоко аппарат и есть ее счастье. Потому как, как только у нее исчезнет молоко, а это рано или поздно произойдет с каждой коровой – глубокая складочка залегла на Верочкином пока еще гладеньком лобике, – этот аппарат исчезнет из ее жизни и наступит завершающая фаза коровьей жизни, тут уж все закрутится совсем по-другому. Вымя, дающее молоко, на какое-то время позволяет паразитирующему на ней человеку забыть, что у нее есть шкура, которую можно содрать и пустить на портфель или несколько пар жестких ботинок. И стоит только корове лишиться молока, тут же вспомнят о том, что у нее, помимо вымени, есть и остальные части тела: лопатка, филе и огузок. Верочка, далекая от животноводства и никогда не бывавшая в цехах мясокомбината, подозревала, что этим дело не ограничивалось и в ход шло все, включая рога и копыта. Из коровьей требухи готовили разные деликатесы, а кости шли на муку и собачью кулинарию. Верочке было жаль коров. Но еще жальче сегодня Верочке было себя. В некотором смысле она чувствовала, что повторяет коровью судьбу, которую, пока есть возможность, доят и просто используют, а потом раздербанят на маленькие кусочки, после чего Верочку в единое целое уже никак не собрать. Верочка не была коровой, и ей было обидно. Верочка была довольно миловидной девушкой-женщиной слегка за тридцатник. Возраст для женщины критический, тем более если у девушки нет ни семьи, ни детей, как это было в случае с Верочкой. Опасность еще состоит и в том, что чем быстрее тикают часы, тем больше вчерашняя девушка начинает суетиться и тем больше делает ошибок. Славик как раз и был последней Верочкиной ошибкой.