Летний домик с бассейном

Ралф Мейер неожиданно появился у меня в приемной полтора года назад. Я конечно же сразу его узнал. Нельзя ли ему на минуточку… вопрос-то пустяковый, сказал он. Едва войдя в кабинет, он перешел прямо к делу. Правда ли, что у меня, как ему говорили такие-то и такие-то, можно без особых проволóчек получить… тут он слегка боязливо огляделся по сторонам, словно опасаясь чужих ушей. «Такие-то и такие-то» были моими многолетними пациентами. В конце концов они все друг другу рассказывали, и в результате Ралф Мейер тоже пришел ко мне. Смотря по обстоятельствам, сказал я. Я должен задать вам несколько вопросов насчет общего состояния здоровья, чтобы позднее не возникло сюрпризов. А после этого? — не отставал он. Если все в порядке, вы в самом деле согласитесь?.. Я кивнул: да. Это можно уладить.

С того дня минуло полтора года, и Ралф Мейер умер. А я должен завтра утром предстать перед Медицинской дисциплинарной коллегией. Не из-за того, в чем помог ему тогда, а из-за кой-чего другого, случившегося позднее, через полгода с лишним: из-за того, что можно назвать «врачебной ошибкой». По поводу Дисциплинарной коллегии особо тревожиться незачем, мы, медики, все знаем друг друга, ведь нередко вместе учились. У нас не так, как в Соединенных Штатах, где адвокат способен уничтожить врача, поставившего неверный диагноз. В нашей стране для этого надо здóрово зарваться. Да и тогда. Предупреждение, отстранение от работы на месяц-другой — вот и всё.

Мне необходимо одно: приложить все усилия, чтобы члены Коллегии действительно сразу увидели в этом врачебную ошибку. Я должен постоянно об этом помнить. Должен сам на все сто процентов поверить — во врачебную ошибку.

Несколько дней назад состоялись похороны. На красивом сельском кладбище в излучине реки. Высокие старые деревья, ветер играл в их кронах, шелестел листвой. Щебетали птицы. Я остановился поодаль от провожающих, мне казалось, так будет благоразумнее, однако то, что произошло затем, явилось для меня полной неожиданностью.

— Как ты посмел прийти сюда?

На миг повисла немая тишина, даже ветер словно бы улегся. И птицы разом смолкли.

— Мерзавец! Как ты посмел? Как посмел?!

Голос у Юдит Мейер как у профессиональной певицы — голос, который должен достигать слушателей в последних рядах концертного зала. Все головы повернулись в мою сторону. Она стояла у открытой задней дверцы катафалка, откуда могильщики только что вытащили гроб с телом ее мужа и подняли себе на плечи.

Юдит ринулась ко мне, прокладывала себе путь сквозь густую толпу провожающих, которые расступались, пропуская ее. На протяжении полуминуты оцепенелое безмолвие нарушал только хруст гравия под ее высокими каблуками.

Прямо передо мной она остановилась. Вообще-то я думал, она влепит мне пощечину. Или забарабанит кулаками по лацканам моего пиджака. Словом, разыграет сцену, по части которых всегда была мастерица.

Но ничего такого она не сделала.

Она посмотрела на меня. Налитыми кровью глазами.

Повторила «мерзавец!», на сей раз куда тише.

И плюнула мне в лицо.

2

Сфера деятельности домашнего врача не отличается сложностью. Лечить людей ему особо не нужно, нужно лишь заботиться о том, чтобы они не устремлялись в массовом порядке к специалистам и в больницы. Его приемная — форпост, застава. Чем больше народу удается притормозить уже на форпосту, тем лучше домашний врач делает свое дело. Арифметика простенькая. Если мы, домашние врачи, станем направлять к специалистам и в больницы каждого, кто жалуется на зуд, сыпь или кашель, система рухнет. Целиком и полностью. Эту задачку уже решали. И результат показал, что крах начнется очень быстро. Если каждый домашний врач будет направлять чуть ли не каждого второго пациента на обследование к специалисту, система уже через два дня затрещит по всем швам. А через неделю рухнет. Домашний врач дежурит на заставе. Обычная простуда, говорит он. Посидите недельку дома, а если не пройдет, спокойно загляните еще разок. Три дня спустя пациент захлебнулся ночью собственной мокротой. Бывает, говорит доктор. Редкая комбинация симптомов, встречается разве что у одного на десять тысяч пациентов.

Пациенты плохо пользуются своим численным превосходством. Заходят в кабинет в порядке очереди, по вызову. И я трачу по двадцать минут на каждого, чтобы убедить их, что они ничем не хворают. Принимаю я с половины девятого до часу. Иначе говоря, трех пациентов в час, а в день — двенадцать-тринадцать. С точки зрения системы я идеальный домашний врач. Мои коллеги, полагающие, что на пациента вполне достаточно и десяти минут, принимают в день до двадцати четырех человек. При двадцати четырех вероятность, что несколько человек прорвутся сквозь заслон, выше, чем при двенадцати. Здесь играет роль и эмоциональный аспект. Пациент, которому уделяют всего-навсего десять минут, скорее почувствует, что его попросту спроваживают, чем тот, с кем такая же беседа растягивается на двадцать минут. У последнего создается впечатление, что его жалобы воспринимают всерьез. И он не станет с ходу настаивать на специальном обследовании.