Летний Рыцарь. Лики смерти

Марконе был и остался паршивой овцой. То преступное государство, которым он правил, строилось на боли и людских страданиях. Возможно, он делал это и из благородных побуждений. Я мог понять такое, но это ничего не меняло. Благие намерения Марконе только мостили новую полосу на дороге в ад.

Но, черт подери, я больше не мог его ненавидеть. Я не мог ненавидеть его, потому что не был уверен, что не сделал бы такой же выбор на его месте.

Ненавидеть проще, но мир не прост. Было бы проще ненавидеть Марконе.

Не мог я этого — и все тут.

Несколько дней спустя Майкл устроил прощальный обед по поводу Саниного отъезда — теперь, когда плащаницу вернули отцу Фортхиллу, ничто не мешало молодому Рыцарю возвратиться в Европу. Меня тоже пригласили, поэтому я побрился, пришел и умял сотни полторы гамбургеров. Покончив с гамбургерами, я зашел по делу в дом, но задержался, чтобы заглянуть в прихожую.

Саня сидел в кресле и с несколько озадаченным видом смотрел на телефон.

— Опять, — сказал он.

Рядом с ним сидела на диване, закинув ногу на ногу, Молли. На коленях ее лежала телефонная книга, из которой торчал листок бумаги, — я узнал в нем список покупок, забытый мною в домике на дереве. Выражение лица ее оставалось совершенно серьезным, но в глазах плясали чертики. Она подчеркнула строчку в телефонной книге красным карандашом.

— Как странно, — сказала она и продиктовала еще один номер.

Саня набрал его.

— Алло? — произнес он в трубку. — Здравствуйте, сэр. Не могли бы вы сказать, продается ли у вас табак «Принц Альберт» в бан… — Он снова недоуменно моргнул, потом повернулся к Молли. — Опять повесили трубку.

— Жуть, — согласилась Молли и подмигнула мне.

Я вышел, прежде чем начал хрюкать от сдерживаемого смеха. В палисаднике перед крыльцом играл в траве маленький Гарри. Наверное, считалось, что сидевшая в прихожей старшая сестра присматривает за ним.

— Привет, парень, — окликнул я его. — Не играл бы ты здесь один. А то обвинят в аутизме, не успеешь и опомниться.

Что-то негромко звякнуло в траве рядом с маленьким Гарри. Он подскочил от неожиданности и тут же потянулся к упавшему предмету.

Я запаниковал и, опередив его прыжком, которому позавидовала бы иная лягушка, накрыл маленькую серебряную монетку ладонью. Руку кольнуло, как электрическим разрядом, и у меня возникло внезапное неуловимое ощущение, словно кто-то неподалеку проснулся после долгого сна и потягивается.

Я поднял взгляд и увидел на улице у калитки машину с опущенным со стороны водителя стеклом.

За рулем сидел, лениво улыбаясь, Никодимус.

— Увидимся, Дрезден.

Он тронул машину с места и уехал. Я отнял дрожащую руку от монеты.

Потемневший знак Ласкиэль лежал в траве у меня перед глазами. Я услышал за спиной скрип открываемой двери и, повинуясь инстинкту, сцапал монету и сунул в карман. Оглянувшись, я увидел Саню — он стоял на крыльце и, хмурясь, осматривал улицу. Он принюхался, раздувая ноздри, подошел ко мне и принюхался еще раз. Потом опустил взгляд на ребенка.

— Ага, — пророкотал он. — От кого-то у нас попахивает. — Он взял мальчугана на руки и несколько раз подкинул в воздух, отчего тот восторженно заверещал. — Не будете возражать, Гарри, если я украду вашего приятеля на минутку?

— Валяйте, — кивнул я. — Я все равно собирался уходить.

Саня улыбнулся и протянул мне руку. Я пожал ее.

— Приятно было с вами работать, — сказал он. — Что ж, возможно, еще увидимся.

Монета в кармане казалась холодной и тяжелой.

— Угу. Очень даже возможно.

Я ушел с обеда, не попрощавшись, и направился прямиком домой. Всю дорогу кто-то едва слышно нашептывал мне на ухо всякое… разное. Я заглушил это громким, не слишком музыкальным пением и принялся за работу.

Десять часов спустя я отставил в сторону лопату и заступ и окинул критическим взглядом двухфутовую яму, которую вырыл, продолбив бетонный пол своей лаборатории. Шепот у меня в голове сложился в роллинговскую «Жалость к дьяволу».

— Гарри, — шептал нежный и вкрадчивый голос.

Я бросил монетку на дно ямы. Потом положил туда же стальное кольцо дюйма три в диаметре — так, чтобы монета лежала в самом его центре. Пробормотав заклинание, я направил в кольцо энергию, и шепот разом оборвался.

Я вылил в яму два ведра цементного раствора и заровнял так, чтобы верх ее был вровень с полом. Потом поднялся из лаборатории и закрыл за собой люк.

Мистер подошел ко мне, требуя толики внимания. Я плюхнулся на диван, и он разлегся пузом кверху у меня на ногах. Я погладил его, глядя на стоявшую в углу трость Широ.

— Он сказал, я должен жить в мире серых. И чтобы я верил сердцу.

Я почесал Мистеру его любимое место за правым ухом, и он одобрительно мурлыкнул. Что ж, по крайней мере, на данный момент Мистер согласился, что сердце у меня настроено как надо. Впрочем, возможно, он не совсем объективен.

Подумав немного, я взял трость и полюбовался гладкой, отполированной временем деревянной поверхностью. Энергия Фиделаккиуса чуть покалывала кончики моих пальцев. На ножнах темнел один-единственный японский иероглиф. Когда я спросил у Боба, что он означает, тот перевел это одним словом: «вера».