Летний снег по склонам

Алексей непонимающе смотрел. Он еще не отрешился от встречи с Зиной. И Валера, и кукан хариусов, и восторженные слова рыболова — все казалось какой-то чепухой.

Нырнули в палатку. Там почти все в сборе и многие уже дремлют в спальных мешках.

Валера бросил рыбу на стол и пробрался в угол, где в закутке из досок рядом с его матрацем поскуливал щенок. Повозился с ним, покормил чем-то и вернулся к столу, где в большой миске присолил свой улов. Все быстро, легко, на скорую руку.

— Ребята, через немножко будет малосольный харьюз! Кто хочет — налетай! Можно с хлебом, а я лично так, безо всего.

Население палатки зашевелилось, некоторые даже стали вылезать из спальных мешков.

В дверь заглянул Петр, увидел Алексея, зашел, поплотной запахнув полог.

Алексей очень ему обрадовался. Сразу тогда, в пути еще сдружились и уже не могли, чтоб каждый день хоть ненадолго, а встретиться. Сейчас именно Петра и недоставало Алексею, и Алексей обрадовался, увидев его.

— Налетай, братва, готово! — крикнул Валера, прожевывая первого хариуса, захлебываясь соком.

Друзья тоже подошли к столу, выудили из миски по рыбе, взяли по ломтю хлеба.

— К порогу сходим? — спросил Алексей и, не дожидаясь ответа, уже знал, что — да, пойдут. Уловив этот их уговор, Валера выудил из миски еще две жирные рыбины и вручил им по штуке.

— Кушайте, ребята, пока свежие! Потом пересолится — заржавеет. Тут много еще — всем хватит! Я вот перемет приспособлю. Знаешь, на перемет сколь можно брать? У‑у‑у, брат, за вечер — мешок рыбы, не меньше! Не веришь? На спор!

Спорить не стали, ушли по излюбленной своей дорожке. Оба устали за день — плечи и спина отяжелели, и тянуло в сон. Но шли, пересиливая усталость, и в этом было какое-то особое удовольствие — оттянуть время отдыха.

Прогремели сапогами по мосткам, ступили на сырой, перетолченный с грязью мох, пошли к реке, гудевшей под скалами.

Алексей рассказал Петру о встрече с Зиной и обо всем, что было. Сбивчиво, запинаясь рассказал. И только о будущем не сказал. Мысль о будущем не укладывалась в голове. Он приучил себя не думать о Зине и поэтому никак не мог еще принять ее слов. Но слова ее жили и непонятным образом наполняли грудь, вытесняя стеклянный слиток, который там, казалось, прочно отлился и улегся.

Это тревожило, выбивало из привычного хода жизни, и Алексей не находил, как обо всем сказать Петру. И наверное, поэтому слова его были тусклы, незначащи, и Петр ничего на них не ответил, лишь кивал, вспоминая то зимнее... Ту женщину на белом снегу, когда таскали ящики и было ни до чего... И с чем-то прощались, и не скоро еще до Большой земли, до обжитых мест... Это прошло, но осталось: одинокая лыжня... И еще — там, на скалах, ее контур с планшетом на ярком небе...

И Алексею стало обидно, что он так равнодушно ко всему этому отнесся. И самое чувство обиды еще раз подтверждало, что слова Зины задели глубоко и он уже стоит перед гранью будущего, которое казалось далеким и неопределенным, а сегодня сразу проступило ясно и четко.

И он, будто проснувшись, по-новому услышал грохот реки, увидел плиты и кубы скал, черные лиственницы на том берегу и палатку, мутневшуюся среди зарослей — там, где вскоре предстояло ставить дома...

7